Аглая лукаво смотрела на новую подругу, а та отводила смущённо глаза.
Приняв от хозяйки постельное бельё, Фрося в сопровождении мужа и сына отправилась на новое временное место жительства. Андрей получил в своё распоряжение хоть и маленькую, но отдельную комнату, где незамедлительно стал раскладывать свои немудреные пожитки. Фрося тоже стала устраивать их с Алесем спальню, стелить постель, укладывать в шкаф немногочисленные привезённые с собой вещи, заодно разобрала вещевой мешок Алеся, получив от него на то разрешение. Муж в это время вышел на улицу перекурить.
Фрося для себя отметила, что Алесь стал курить и много. Андрей быстро улёгся в постель, развернул по привычке книгу и прочитав несколько страниц, уснул сморенный усталостью от последних, свалившихся на его юную голову событий. Фрося отложила его книгу, выключила свет и вернулась в свою спальню. Алесь сидел на кровати, опустив голову на руки. Женщина выключила свет и стала раздеваться. Она услышала, что её примеру последовал и муж. Они почти одновременно легли с разных сторон кровати, накрылись одеялом и повисла тягостное молчание. Через какое-то время Алесь повернулся к жене и попытался притянуть её к себе, но Фрося мягко отстранила его руки:
— Алесик, мы ещё не готовы. Я не буду тебя упрекать ни в чём, но я не хочу скотской близости, я хочу хотя бы приблизительно тех отношений, что у нас были в деревне. Я понимаю, что двенадцать с лишним лет никуда уже не денешь, но я хочу хоть капельку из того, что у нас было раньше, я хочу хоть капельку от прежнего Алеся, я хочу опять завоевать твою любовь, твоё сумасшедшее желание, твою готовность пойти за мной хоть на небеса, хоть в преисподню. Я расскажу тебе, как жила все эти двенадцать лет нашей разлуки, о твоём благородном дяде, о том, как росли дети, о том, как мне удалось в эти трудные годы выстоять и жить на зависть многим, как я отваживала все ухаживания разных кавалеров, а среди них были и порядочные. Про поездки в Вильнюс и про многое другое, двенадцать лет не шутка, а потом ты поведаешь мне о своих тяготах лагерной жизни, и что этому сопутствовало, о твоём освобождении. и конечно о твоей нынешней работе…
И Фрося стала рассказывать Алесю с подробностями длинную двенадцатилетнюю историю её жизни без него. Когда она закончила свой рассказ, Алесь только вздохнул в ответ и начал своё повествование…
Глава 67
Алесь заложил руки за голову, вздохнул и начал свой рассказ:
— Поверь мне, Фросенька, начиная с того момента, как я вас покинул в деревне весной сорок четвёртого и вернулся на свою беду в Поставы, начались мои мытарства, душевные, а затем и физические муки.
Сколько пришлось пережить, перестрадать, но вряд ли был такой день, когда бы я не вспоминал тебя и наших деток. Я умолял руководство подполья, разрешить мне уйти в партизанский отряд, а они считали, что от меня больше пользы будет от работы в комендатуре. А потом был злополучный эсэсовский рейд против партизан, в результате которого попали в плен Степан с товарищами. Какими глазами они смотрели на меня во время допросов, этого словами не передать. Да, и мучили их нещадно, у меня кровь стыла, глядя на эти зверские истязания. Мы с одним из членов подполья решили совершить нападение на тюрьму и попытаться освободить заключённых, что нам и удалось. Ты, об этом знаешь из рассказа Степана, вплоть до того момента, когда мы с ним расстались на допросах особистов. Он должен был тебе рассказать, как мы, выбравшись из Постав, кружились по лесам, про то, как мы, скрывались на болоте, как двинулись на встречу наступающей Красной армии, как трое из нас уцелевших попали в руки гэбистов, которые мало слушали из того, что мы им рассказывали, они, казалось, всё знали наперёд. Тот третий, вовсе не партизан или подпольщик, уцелевший вместе со мной и Степаном, спасая свою шкуру, подставил меня, рассказав, что я работал переводчиком при коменданте Постав, ничего не зная при этом про мою подпольную деятельность. К чести Степана, он пытался обратить на это внимание, но у него самого нашли немало к чему придраться, поэтому его защита меня, ни к чему хорошему не привела. Каждую ночь комиссар вызывал меня на допрос, морил жаждой и голодом, и избивал так, что я порой терял от боли сознание, всё требовал подписи, где я признаюсь в предательстве, и работе на немцев. В конце концов, я подписал эту злосчастную бумагу, что бы закончить все эти мучения. После этого состоялся полевой суд, по решению которого мне дали пятнадцать лет строгого режима. Ну, а потом, как говорится, чем дальше, тем страшней, лагерь, тяжёлая работа на лесоповале, полуголодное существование, зимой околевали от холода, летом одолевал гнус и зной…