Мощный автомобиль поглощал километр за километром, молчание стало тяготить Фросю. Она повернулась в сторону водителя, тихо попросила:
— Семён, расскажите, пожалуйста, о себе…
Тот не отрывая по-прежнему взгляда от дороги, спокойно заметил:
— Обращение на вы не принимается, потому что оно сразу обозначает дистанцию и в таком случае, какая может быть доверительность в общении…
Фрося улыбнулась и кивнула в знак согласия. По-прежнему не отрывая взгляда от дороги, Семён тихо заговорил:
— Меня никто, никогда не просил рассказать о себе, в основном дознавались, допрашивали, выбивали признания. Я смутно помню своё детство, но оно было точно достаточно светлое. Мы жили не то в Москве, не то в Ленинграде, не то ещё в каком-то крупном городе.
Мама с папой были, скорей всего, партийными работниками или чекистами, потому что помню кожаные куртки, кобуру с пистолетом, поездки в легковых автомобилях на дачу, где меня опекала нянька, вот её я хорошо помню, ведь большую часть своей тогда жизни я проводил с ней, а родители вечно принимали каких-то гостей, пили, кушали, спорили и хорошо, если мама зайдёт, поцелует меня на ночь.
А потом, как-то ночью, я проснулся от страшного шума — мама громко плакала, папа ругался так, что стены дрожали. Я слышал какие-то чужие грубые мужские голоса, стук железных подков сапог, с треском двигалась мебель и многие другие звуки, каких мне раньше слышать не приходилось. Я хотел закричать, заплакать, но няня закрыла мне рот ладошкой и шептала на ухо, что бы я молчал, гладила меня по голове, и тихо плакала.
К нам в комнату заглянул какой-то дядька, смерил нас взглядом и ничего не сказав, вышел. Затем стукнула входная дверь, стало тихо. Мы с няней вышли из своей комнаты и застали страшную картину разгрома в зале, и в родительской комнате. Повсюду валялись бумаги, фотографии, вещи, торчали выдвижные полки, пугая пустотой или хаосом. А на завтра, помню, пришли какие-то две тётки, одна из них была в кожаной куртке. Они долго о чём-то говорили с моей няней, та плакала, о чём-то их просила, но они были неуклонны, махали руками, что-то сердито выговаривая. Лиза, так звали мою няню, причитая, одела меня, вручила тёткам чемоданчик с моими вещами, обцеловала, смочив всего своими слезами, беспрестанно о чём-то умоляя их, но о чём, не помню. Одна из тёток взяла меня за руку и вывела из квартиры и я навсегда покинул спокойное детство. А потом был детский дом, где я жутко мёрз и голодал, где надо мной издевались воспитателя и детдомовцы, ведь я был ни к чему не приспособленный нянечкин воспитанник. Потом мы с одним пацаном сбежали, влились в ватагу беспризорников и стали промышлять на базарах, на вокзалах, в богатые дома тоже не брезговали залезать. Тянули всё подряд, кушать то хотелось каждый день, но не всегда это удавалось. Вожаки и старшие ребята нас оббирали нещадно, ведь без них мы вовсе бы пропали. Меня несколько раз ловили, определяли в колонии, но я уже почувствовал вкус свободы, был знаменитый форточник, ты же видишь какая у меня комплекция, этим и пользовались в шайках беспризорников. У меня появились авторитет, кличка и порой очень даже сносная жизнь. Я не буду тебе описывать все мои путешествия, все мои подвиги… об этом и следователи не дознались, и я постарался забыть.
Но за год до войны попались мы на крупной краже, получилось даже с мокрухой, то есть, с убийством, кто-то из наших замочил охранника, и я загремел уже, как совершеннолетний на приличный срок. Вот такие дела, в этих местах я и отбывал наказание. А теперь перерыв на обед, без жутких рассказов и воспоминаний…
Машина остановилась на обочине, сквозь деревья виднелась с одной из сторон водная гладь озера, туда и направились Семён с Фросей, захватив с собой съестные припасы.
Глава 70
Семён постелил брезент под раскидистой сосной, стоящей на высоком берегу таёжного озера и они уселись перекусить. Одновременно стали выкладывать продукты на середину для общего обеда. Фрося развернула тряпицу с салом и взглянула на Семёна, тот в ответ залился своим выразительным смехом на высоких нотах:
— Фросенька, я еврей только по паспорту и по тому, как меня принимают или не принимают в разных коллективах. По жизни я самый настоящий русский человек, а скорей, интернациональный. Там, где я прошёл школу жизни национальность не имела главного значения, хотя еврейство по первости мне, наверно и спасло жизнь, когда я попал в лагерь. Но сейчас не будем об этом, режь своё сало, отведай моего вяленого мяска, рыбки и всё, то, что твоя душа пожелает от нашего аппетитного стола…