Прогремел выстрел с одного из бастионов у Восточных ворот, первый за эту войну.
Ульрик Фредерик выпрямился, кровь бросилась ему в лицо, взгляд жадно и восхищенно следил за белым дымком, и когда заговорил, то в голосе у него была какая-то странная дрожь.
— Даниэль, — сказал он, — не позже полудня можешь мне доложиться да не думай о том, что я тебе говорил.
И он быстро зашагал по валу. Восторженно смотрел ему вслед Даниэль, потом вздохнул глубоко, сел на траву и заплакал, как плачет несчастный ребенок.
Было за полдень. Сильный порывистый ветер дул на улицах и завивал тучи из стружек, соломинок и пыли, кружа и перекидывая их с места на место. Он срывал черепицу, загонял дым в трубы и баловался с вывесками. Темными дугами взметывал в воздух длинные кубовые знамена красильщиков, щелкая ими, как кнутом, извивал их черными зигзагами и гудел, захлестывая их вокруг раскачивающихся шестов.
Колеса прялочников вертелись взад и вперед, вывески скорняков бились лохматыми хвостами, а ослепительные стеклянные солнца стеклодувов мотались в сумбурной тревоге и взблескивали наперебой с отполированными тазами цирюльников.
На задних дворах хлопали двери и оконца, куры спасались за бочками и сараями, и даже свиньи в свинарниках тревожились, когда ветер свистал сквозь светлые от солнца щели и пазы.
Несмотря на ветер, морило от зноя. Жару нагоняло сверху. Сидя в домах, люди зевали и пыхтели от духоты, и только мухи оживленно жужжали в распаренном воздухе.
На улице было невмочь, а в пристройках сквозило. Поэтому все, у кого были сады, перебирались туда. В большом саду на задах усадьбы Кристоффера Урне, на Вертоградной улице, в тени одного из больших кленов сидела девушка.
Сидела и шила.
Высокая стройная фигура была почти чахлой, грудь же была широкая и пышная. Цвет лица был бледный и становился еще бледнее от пышных черных кудрявых волос и пугливых громадных черных глаз. Нос был острый, но изящный, рот большой, но не грубый, а улыбка отдавала какой-то болезненной сладостностью. Губы же у нее были ярко-красные, подбородок островат, но все-таки крепкий и четкой формы. Платье на ней было не бог весть какое: старая роба из черного бархата, с поблекшей золотой вышивкой, новая зеленая поярковая шляпка с большими белоснежными страусовыми перьями и кожаные туфли с порыжелыми носками. Волосы у нее были в пуху, ни воротник, ни узкие белые руки не отличались чистотой.
Это была София, племянница Кристоффера Урне.
Отец ее, государственный советник и маршал Йёрген Урне, помещик из Альслеу, кавалер ордена Слона, умер, когда она была ребенком, а мать, фру Маргрета Марсвин, — несколько лет спустя. Поэтому ее приютил старый дядюшка, и, поскольку он был вдовец, она, во всяком случае по званию, числилась хозяйкой в доме.
Сидела она и шила и мурлыкала песенку, покачивая в такт туфелькой на кончике ноги.
Над головой у нее гудели, как буруны, и метались, от сильного ветра густолиственные кроны. Высокие мальвы, словно одержимые безумием, бешено размахивали цветистыми набалдашниками, вычерчивая неровные дуги, а малинник, малодушничая, гнул спину и запрокидывался светлой изнанкой листвы, при каждом порыве ветра меняя окраску. Сухие листья стремительно плыли по воздуху, трава вплотную прижималась к земле, а на кусте таволги, на светлой волне зелени качалась белая цветочная пена, то вскипая, то рассыпаясь.
Потом ненадолго все затихло, все распрямилось, как бы еще трепеща от страха, и, не дыша, замерло в ожидании. А в следующий же миг, визгливо заголосив, снова накинулся ветер, и тревожный вал, бурля, клокоча и блистая, буйными переливами загудел, завыл и опять неудержимо разбежался по саду.
От калитки в другом конце сада шел Ульрик Фредерик. София удивленно поглядела туда, снова склонилась над шитьем и продолжала напевать.
Ульрик Фредерик лениво брел по дорожке, то и дело останавливался, смотрел на цветы — в общем, притворялся, что не заметил в саду никого. Потом свернул на боковую тропку, стал за большим кустом жасмина и оправил мундир и пояс, снял шляпу и взъерошил волосы. И тогда отправился дальше.
Тропка шла полукругом и выводила прямо к Софии.
— А, здравствуйте, йомфру София! — воскликнул он, совершенно изумленный.
— Здравствуйте! — сказала она спокойно и приветливо, нерешительно воткнула иглу в шитье, разгладила его рукой и, улыбнувшись, подняла глаза и кивнула. — Будьте гостем, господин Гюлленлеу!