Ему показалось, что дверь открыли, — он сразу же остановился и прислушался: нет! Потом тяжело перевел дух и повалился в кресло. Сидел и вздыхал и смущенно тер ладонь о ладонь, когда дверь в самом деле открылась и пожилая женщина в чепце красным горошком, с оборками, осторожно поманила его.
Священник подтянулся, сунул требник под мышку, обдернул подрясник и вошел в комнату больного.
Это был большой овальный покой: с пола до потолка темная обшивка, посреди панели резкие глубокие выемы, откуда свирепые, пестро размалеванные хари турок и арапов скалили белые зубы. Тонкая серо-голубая ткань, которой было занавешено сверху донизу узкое и глубокое решетчатое окно, оставляла нижнюю половину комнаты в глубоком сумраке, а свет вольно играл на плафонной росписи, где сумбурно нагромоздились и перемешались кони, мечи и нагие тела, и на балдахине кровати с желтым камчатым пологом, обшитым серебряной бахромой.
Теплым, спертым от мазей и других лекарственных зелий воздухом ударило в пос священнику, как только он вошел, и чуть было не задушило. Он схватился за стул и, опершись на него, в полуобмороке, пошатываясь, увидел, как все перед ним завертелось — стол с бутылочками, скляночками и урыльником, окно, сиделка в чепце, кровать с больным, оружейница и дверь, отворенная в соседнюю комнату, где в камине пылал огонь.
— Мир вам во Христе, сударь! — поздоровался дрожащим голосом священник, когда головокружение прошло.
— Какого черта тебе тут надо? — рявкнул больной, приподнимаясь с постели.
— Cemach, gnädigster Herr, gemach![19] — унимала его Анэ Башмачница, сиделка, подойдя к постели и ласково гладя рукой по одеялу. — Es ist de hochwürdige Con-fessionar seiner Majestät, der hergeschicket is und Euch beichten soll.[20]
— Милостивый государь мой! Досточтимейший и благороднейший господин Гюльденлеве! — начал пастор, приближаясь к постели. — Зпаю я, что непричастны вы были к лику сих мудрых простодушием или мудростию простодушных, коим слово божие было извечным жезлом и опорою, а дом его — всегдашним кровом и приютом, и хотя бог, мортирам грома греметь повелевающий, он же есть бог, в деспице златые пальмы победы пли же кровоточащие кипарисы поражения предержащий, должно, однако, человеку, если и не простить, то уразуметь, что тот, кому надо множеством людей начальствовать дано и оными предводительствовать, пример доблести являя, тот может иной раз и позабыть, что мы есмы яко сущее ничтожество, тростник зыблемый и черенки немощные в руце господней, да и мыслит по неразумию своему: сие мною совершено, деяние сие есть плод, взращенный мною до спелости и совершенства.
Но, дражайший мой господин Гюльденлеве! Ныне, когда вы на сем суровом скорбном одре покоитесь, ныне бог, который есть любвеобильный бог милосердия и благодати, просветил несумиенно разум ваш и обратил к себе сердце ваше, так что вы со страхом и трепетом томительно алкали исповедаться в неотпущенных грехах ваших, дабы во утешении приять милость и прощение, кои он любвеобильными дланями встречу вам ниспосылает. Зубастый червь раскаяния…
Перекрести мя спереду, перекрести мя сзаду, покаяние да искупление, отпущение грехов и живот вечный… — передразнил Ульрик Христиан и, поднявшись совсем, сел на постели. Или ты думаешь, постная твоя харя, или ты думаешь, дубовая твоя башка, что ежели у кого кости по кусочкам с гноем из тела лезут, так он тебе по той причине больше приклонен будет побасенки твои поповские слушать?
— Милостивый государь мой! Во превеликое зло вы употребляете ту привилегию, которую дают вам ваше высокое звание, а паче того ваш жалости достойный недуг, беспричинно понося смиренного служителя церкви божией, который всего лишь исполняет долг свой, пытаясь обратить ваши мысли на то, что вам ныне единственно потребно. Ох, ваше высочество! Что толку прати противу рожна! Не умудрил ли вас сей изнурительный недуг, поразивший вашу плоть, разумением, что никто не убежит кары господней и что бич небесный бичует как великих, так и малых мира сего?
Расхохотавшись, Ульрик Христиан прервал его:
— И скажете же вы! Провалиться мне в преисподню! Совсем как мальчишка-несмышленыш. То, что гложет мне нутро, сам я себе учинил, по чести и совести сам. А ежели вы полагаете, что небеса или там преисподня на людей такую хворь насылают, так я вам скажу, что у них такое бывает от пьянства, ночных кутежей да амурного усердия и от тому подобного, в сем можете быть уверены! Ну, а теперь уноси-ка отсюда, да поживее, свои высокоученые кости, не то я…