— Не лги, Серен, вижу, куда клонишь, но я тебе за то и единого черного дня вовек не пожелаю, ведь я тебе не ровесница, а вот Анэ-то давно тебе приглянулась. Только грех тебе это передо мной напоказ выставлять, да и смыслу нет никакого. Не подумай, я тебе никогда навязываться не стану: сама как на ладони вижу и понимаю, какой это для тебя напастью обернуться может, и что бились бы мы с тобой, как рыба об лед, если бы стали жить своим домом. Никому из нас такой жизни не пожелаешь, а вот все равно мне не отступиться.
— Да на кой ляд мне твоя Анэ сдалась? Даром не возьму, деревенщину этакую! Окроме тебя, никто мне на свете не мил, пускай и костерят тебя старой хрычовкой, ведьмой и как им еще, сучьим детям, вздумается. Мне все одно.
— И рада бы тебе поверить, Серен, да не могу.
— Не веришь, стало быть?
— Нет, Серен, нет, не верю. Одно у меня желание, одно-разъединое — помереть здесь же, на месте, в погребе.
Закрыла бы оконце, села бы, да и заснула бы тут во тьме кромешной.
— Дай срок, и поверишь.
— Вовек не поверю, во веки воков! Ничем на свете не принудишь меня поверить тебе, потому что и подумать-то об этом нелепо!
— Голову ты мне задурила своей болтовней. Ну, погоди, еще покаешься. Пускай меня лучше за то сожгут живьем аль на смерть запытают, а поверишь же ты у меня, все одно поверишь.
Мария смотрела на него и грустно качала головой.
— А, была не была! — крикнул Серен и убежал.
У двери в поварню он остановился и спросил, где Анэ Триннеруп. Ему ответили, что она в огороде. Тогда он зашел в людскую, взял из егеревых ружей старое, заряженное и выбежал в огород.
В тот момент, когда Серен заметил ее, Анэ срезала капусту. У нее был полон передник листьев, одну руку она поднесла ко рту и дула на иззябшие пальцы, стараясь их отогреть. Медленно-медленно подкрадывался Серен, упорно глядя ей на подол, потому что не хотел видеть лица.
Внезапно Анэ обернулась и увидела Серена. Мрачный вид его, ружье и подкрадывающаяся поступь навели на нее страх, и она крикнула:
— Не надо, Серен, не надо!
Он вскинул ружье. Дико и пронзительно завизжав, Анэ ринулась прочь и помчалась по снегу.
Грянул выстрел. Анэ все еще бежала, потом схватилась за щеку и, отчаянно завопив от ужаса, повалилась наземь.
Серен кинул ружье и бросился бежать вдоль дома.
Добежал до угла.
Оконце было закрыто.
И — скорей на крыльцо, бегом по всем комнатам — пока не отыскал Марию.
— Конец! Крышка! — прошептал он, бледный как покойник.
— За тобой гонятся, Серен?
— Нет. Я уложил ее насмерть.
— Кого? Анэ? Ах, господи, да что же с нами теперь будет? Мигом, Серен, мигом! Бери лошадь и удирай! Да поспешай же, поспешай! Серка бери!
Серен побежал.
Через минуту он во весь мах вылетел за ворота.
Не проскакал он и полдороги до Фоулума, как народ вернулся из церкви.
Палле Дюре сразу же осведомился, куда это послали Серена.
— Кто-то в огороде стонет, — ответила Мария.
Ее било мелкой дрожью, и она чуть не валилась с ног.
Палле с одним из работников внесли Анэ в дом. Она вопила на всю округу. Опасность-то, впрочем, оказалась невелика: ружье было заряжено дробью на лисиц, и несколько дробинок пробило щеку, да чуть побольше засело в плече. Но кровь не унималась, и Анэ так жалостно охала, что послали лошадей в Виборг за цирюльником.
Когда Анэ немного пришла в себя, Палле Дюре расспросил у нее, как дело было, и узнал заодно всю историю связи Марии с Сереном.
А когда он вышел из комнаты больной, дворовые сгрудились вокруг и наперебой рассказывали о том же самом, что он сейчас услышал. Люди боялись, что с них так или иначе взыщут за утайку. Однако Палле не стал их слушать, сказав, что это пустые сплетни, вздорные пересуды, и выслал их всех за дверь.
Все это было ему совсем некстати: развода, выездов на дознание, процесса и тому подобных трат он предпочел бы избежать. Куда лучше бы по возможности замять дело, все уладить и оставить по-старому. Даже неверность Марии не очень-то беспокоила его, и дело могло при случае обернуться ему на пользу, если бы он приобрел больше власти над Марией, а глядишь, и над Эриком Груббе, который, верно, не постоит за многим, лишь бы для виду сохранить уже нарушенный брак.
Но, переговорив с Эриком Груббе, Палле Дюре просто не знал, что и подумать. Старика нельзя было понять: он вскипел и тот же час послал в погоню четырех работников верхами, наказав взять Серена живого или мертвого. А такой образ действий мало способствовал сохранению дела в тайне, поскольку при дознании по покушению на убийство могло выйти наружу и многое другое.