«А знаешь, ты бери пример с самого Отто, – сказал Хенрик с чувством. – Ведь Отто – человек, который понимает, что такое жизнь. „Умеет жить и работать“, – говорят про таких. Он весь так и кипит энергией – настоящий вулкан, изрыгающий лаву. Ты даже не представляешь, какой он замечательный предприниматель, он прямо-таки одержим жаждой деятельности, и всякое дело у него спорится. Окружающие это видят и испытывают к нему доверие, он не будет тратить усилия попусту. И потому существует всеобщее убеждение: раз Отто Оули взялся за дело – стало быть, дело стоящее. В сущности, я совершенный дилетант по сравнению с ним».
«Ну уж, если бы это вправду было так, разве смог бы ты так преуспеть в Англии?»
«Там, скажем, мне просто-напросто повезло. Все мои недостатки заметны гораздо более здесь, дома. Там, в большом мире, гораздо легче проявить себя… А такие люди, как Отто, неустанно идут вперед, прокладывают себе путь, завершают один этап жизненного пути за другим; открывают новую жизненную страницу всегда с уверенностью, что она будет лучше предыдущей. И именно такие люди правы в жизни по большому счету, а отнюдь не те, кто вечно ждет у моря погоды, примеряясь к тому, что получилось, а что нет, и мечтая о несбыточном».
«Такие, как мы с тобой!» – воскликнула я.
«Да, такие, как мы с тобой».
«Хенрик! – обратилась я к нему. – Тебе бы надо найти в жизни пристанище».
«Спасибо за совет, но что ты имеешь в виду?»
«Ну, к примеру, ты бы мог жениться!»
Хенрик тихо засмеялся.
«Вот тебе и раз, и это предлагаешь мне ты!»
«Мужчина не может быть совсем несчастлив в браке. Если уж только попадется совсем скверная жена. Я считаю, например, что нет такого мужчины, который страдал бы в браке, даже если он любит другую женщину… если, конечно, его жена хороша собой и мила».
«Ты не можешь судить об этом».
Я сама испугалась своих слов или, вернее, того, как они были восприняты Хенриком. Я не собиралась говорить что-либо относящееся непосредственно к нам обоим. Хотя в этом был такой соблазн.
И соблазн усиливался тем, что мы вдвоем сидели в сумерках на террасе и он не отрывал от меня взгляда.
«Знаешь что, – тихо сказал Хенрик. – Если бы я тогда, когда вы только-только обручились, если бы я предсказал тебе, что у вас с Отто все сложится так, как сложилось теперь, ты наверняка не поверила бы. Уже тогда мне казалось, что из вашего брака ничего хорошего не выйдет, что вы слишком разные, но ведь ты была тогда такой счастливой, ты бы просто не стала меня слушать, к тому же я уверен, что все-таки хорошо, что ты вышла замуж за Отто. Ведь ты была счастлива».
«Наверное, все же лучше мне было не выходить замуж».
«Нет, – возразил Хенрик. – Ты представить себе не можешь, как может быть грустно тому, кто вынужден признаться самому себе, что никогда не был счастлив».
Я подошла к нему.
«Бедный Хенрик!» – сказала я и погладила его по щеке.
Я одновременно и сердилась на него, и жалела, ведь он так страдал из-за меня.
Внезапно Хенрик ухватил меня за запястье своей пылающей как огонь рукой. Потом вдруг резко поднялся и, пробормотав что-то вроде «спокойной ночи», схватил свою шляпу со стола и стремительно направился к выходу.
Я стояла в раздумье и смотрела ему вслед, когда вошла горничная и доложила, что Ингрид плохо себя чувствует и мне следует пойти к ней. У девочки болел животик, ее стошнило, и она громко плакала. Я немного успокоила ее и пыталась уложить в кроватку, но она стала противиться, ей хотелось остаться спать у мамы на ручках.
Я сидела на диване в гостиной, держа ее у себя на коленях, когда вдруг заметила чей-то силуэт за окном. Я вздрогнула. Уложив Ингрид, которая к тому времени уже заснула, на диван, я вышла в сад.
Это был Отто. Голос мой дрожал от страха, неловкости, необоснованного чувства вины.
«Боже мой, ты стоишь здесь и подглядываешь?»
В это время проснулась наша малышка и с удовольствием позволила папочке отнести себя в постельку. Я снова представила себе Отто стоящим в темном саду и заглядывающим в окно. «Как это все, право, странно с твоей стороны – стоять здесь и подглядывать», – сказала я недовольно.
Отто засмеялся и крепко обнял меня.
«Ну что ты, Марта! Разные бывают у людей причуды. Я вошел в наш сад и увидел свет в гостиной. И мне пришло в голову: а что, если вообразить, что я – не я, а какой-то незнакомец, который неожиданно оказался у нас в саду в эту весеннюю ночь и заметил свет в окошке? И вот, войдя в эту роль, я углубился в сад и подошел к дому, чтобы посмотреть, что за люди живут здесь. Проходя через сад, я увидел в окне прекрасную молодую даму с прелестным ребенком на руках. Боже мой, я стоял и завидовал самому себе!»
Тут Отто вновь залился своим звонким, сочным мальчишеским смехом, притянул меня к себе и поцеловал. Это был долгий, нежный, настоящий поцелуй. Тесно прижавшись друг к другу, мы обошли лужайку, засаженную розами.
«Скоро мы пойдем и ляжем в постельку, мое сокровище», – прошептал Отто. Мы шли, держась за руки, и вот что я вдруг услышала между поцелуями: «Ты знаешь, по-моему, Ингрид и вправду еще мала, чтобы бывать на детских балах».
Его слова были как ушат холодной воды. Этого еще не хватало в придачу ко всем треволнениям сегодняшнего дня. Я тихонько высвободилась из объятий Отто, и мы вошли в дом. Когда мы оказались в спальне, я осторожно отстранила его от себя, сославшись на головную боль.
«К ужину приходил Хенрик, у него тоже разболелась голова; было так душно, вероятно, будет гроза».
Отто согласился, что гроза надвигается, и стал соображать, стоит ли оставлять открытым окно, и решил, что стоит. Ведь, если загремит гром, он проснется.
Я лежала, закрыв глаза и со страдальческой улыбкой подставив Отто щеку для поцелуя. Он поцеловал меня, погладил мой лоб и пожелал, чтобы головная боль скорее прошла, а потом так грохнулся на свою кровать, что она затрещала.
Мне вспомнилась сказка о Синей Бороде, о том, как девушка терла пятно крови на ключе: чем больше она терла, тем сильнее и отчетливее оно проступало.
Во многом виной тому была моя неопытность, в самом деле, у меня в буквальном смысле не было никакого опыта. Познакомившись с Отто, я не имела никакого понятия о любви. Вот я и привыкла смотреть на себя его глазами, и когда наши отношения вошли в привычную колею и стали обыденностью, я прониклась убеждением, что теперь и подавно, независимо от моего желания, сама по себе я в жизни ничего не значу и теперь навсегда останусь лишь женой Отто и матерью его детей.
И вдруг такое открытие – в меня влюблен Хенрик! Я не могла опомниться от изумления. Оказывается, я и сама что-то собой представляю как личность, я не только супруга Оули и мамаша его отпрысков. Я смотрела на себя новыми глазами. Меня, конечно, можно назвать красивой молодой дамой. Но я отдавала себе отчет и в другом: та девушка, портрет которой украшает письменный стол Отто, исчезла, как прошлогодний снег; конечно же, трое родов не могли не отразиться на моей наружности. И теперь, стоя перед зеркалом, стройная, затянутая в корсет, в новом светлом летнем платье с высоко подобранными локонами, я могла убедиться, что я и впрямь молода и красива, несмотря на свои тридцать три года, троих детей и один искусственный зуб.
С того самого дня между мной и Хенриком начался флирт, тайная любовная игра, подогреваемая какой-то грустной взаимной симпатией. Что до меня, то с моей стороны в этом не было ни влюбленности, ни эротики. Я совершенно не думала о самом Хенрике, все наши встречи, наши прогулки в сумерках, когда запретный плод замаячил перед нами, мои визиты к нему, где я впервые начала замечать угрожающую нам опасность, его ласки были нужны мне не ради страсти, а ради удовлетворения моего тщеславия. Я жаждала его взглядов, прикосновения его рук, губ, его обожания, но я отнюдь не хотела принадлежать ему как своему повелителю, я хотела сама повелевать.