Выбрать главу

Такого взрыва Россия еще не знала: стачка вырвалась из рамок гапоновщины и возвестила революционную бурю.

Гапон кинулся на крайнюю меру: идти к Зимнему дворцу, вручать царю петицию народа. И сейчас же началось обсуждение ее пунктов на заводах и фабриках.

Даннемарк-Гусев собрал студенческих агитаторов. И Фрунзе впервые увидел и услышал этого таинственного главного большевика в российской столице, который в таком количестве поставлял огненные прокламации, словно была у него не одна пара рук.

Ему было тридцать. И ничто не выделяло его на фоне пресловутых «вечных» студентов, с которыми Фрунзе сталкивался уже не раз: редкие клочья по щекам и подбородку, но с открытым «пространством» под тяжелой нижней губой. Малые очки в металлической оправе, знакомые русским интеллигентам еще со времен Добролюбова и Чернышевского. И длинные волосы нигилиста, с напуском на уши, и какой-то потертый кителек, похожий на тужурку технологов.

Но у него был покоряющий баритон: сочный и чистый. И говорил он, печатая каждую фразу:

— Идите без промедления на гапоновские митинги. Говорите хоть десять раз в день, но берегите голос — охрипшему агитатору цена грош. Все наши силы бросим на развал гапоновской затеи. Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданная попом от имени рабочих, свободу не покупают. Она завоевывается кровью, в жестоком бою с оружием в руках… Будем противиться шествию изо всех сил. А если оно состоится, пойдем вместе с рабочими!..

Фрунзе, как и все другие его товарищи, резво бегал по городу от завода к заводу: конка не работала, извозчики были не по карману. И почти на каждом митинге встречался он со старшими большевиками, которые подпирали его плечом в трудную минуту. Однажды это был Василий Шелгунов — старейший рабочий-революционер. Во второй — Константин Жарновецкий, еще с завязанной головой после ранения. На патронном заводе после него выступал сам Даннемарк и похвалил его за простоту и образность речи. На Васильевском острове вслед за Фрунзе взял слово Емельян Ярославский и очень резко навалился на Гапона.

На Петербургской стороне Фрунзе едва не освистали: там у Гапона было самое крепкое ядро. И вера в царя была сильнее, чем в других районах. И многим рабочим мелких предприятий хотелось добиться своей цели мирным путем. Однако и там прислушивались к лозунгам большевиков и постепенно вносили в петицию политические требования. Так появились в гапоновском документе — свобода слова и печати, свобода рабочих союзов, ответственность министров перед народом, восьмичасовой рабочий день, равенство всех перед законом, созыв Учредительного собрания, прекращение войны и передача земли крестьянам.

Меньшевики же активно скатывались вправо. Они не верили, что пролетариат может быть гегемоном в революции, и уступали в ней руководящую роль либеральной буржуазии. В новой «Искре» промелькнула чудовищная мысль: меньшевики будут рады, если русская революция обогатится священником, генералом или чиновником в роли вожака! И поэтому они 7 января обсуждали с Георгием Гапоном порядок шествия рабочих к Зимнему дворцу.

8-го петиция была готова. В ней намечались меры борьбы с невежеством и бесправием, меры против нищеты и меры против угнетения труда капиталом. В этих трех ее разделах была удивительная смесь патриархальных иллюзий с растущими революционными настроениями. Главенствовал лейтмотив, привнесенный отсталыми рабочими: «Государь! Мы, рабочие Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы родители, пришли к тебе, Государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам…»

Но и эта безысходность оборачивалась скрытой угрозой: «Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение непосильных мук. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу…»

8 января уже никто не сомневался, что шествие состоится. И каждый определил свое место в этом событии.

Правящая клика решила устроить расправу над мирной манифестацией, пока движение в столице не вылилось в революцию. Город был разбит на боевые участки, специальный штаб — во главе с дядей царя великим князем Владимиром — определил диспозицию войск. Ударной силой объявили гвардию, ее усилили сорока батальонами пехоты и кавалерийскими эскадронами. Да еще полиция и жандармы. Это сорок тысяч штыков и сабель!

Петербургский комитет большевиков собрался в эту ночь на 9-е и принял срочное решение: шествие остановить нельзя; идти с массами, использовать ситуацию для политического просвещения рабочих, а если удастся — повернуть это выступление против самодержавия; во всех районах создать малые отряды: знаменосец, агитатор и ядро для их защиты; на рассвете всем большевикам быть в гуще рабочих на сборных пунктах.