Тот быстро оценил замысел:
— Неплохая идея!
Начали агитировать и других ссыльных. Кое-кто из них, так же как и сам Фрунзе, уже был знаком со столярным делом, поднаторел в нем по тюремным и каторжным мастерским. Кроме общения в часы работы, в обстановке «дикой» ссылочной скуки занятие столярным ремеслом сулило и некоторый доход, заработок в дополнение к предельно скудному, «скаредному» поселенческому пенсиону, в шутку именоновавшемуся «царевым алтыном».
— Сбывать поделки будем в Иркутск! — бодро, оптимистично заявлял товарищам Иосиф Гамбург, загоревшийся затеей Арсения. — Постараюсь туда скатать потихоньку, налажу сбыт да заодно и инструмента побольше и материалов необходимых раздо- буду — наждаку, клею, лаку.
Составили ходатайство по начальству:
Так, мол, и так… Не изнывать же людям от безделья… Надо, дескать, чем-то «полезно-производительным» заниматься. А тут и ремесло, и государству доход.
Столярную мастерскую открыть было разрешено…
Десять-двенадцать человек из числа поселенцев записались в мастерскую, в том числе, конечно, и Фрунзе — вдохновитель этого дела. Внешне для полицейского ока все выглядело благопристойно: закипела в мастерской работа, запенилась стружка под рубанками и фуганками. Пахло столярным клеем, подогреваемым на печурке, свежим смолистым деревом. Никаких особых подозрений не могло возникнуть у заходивших для контроля полицейских.
Но на деле эта мастерская была своего рода продолжением ивановского лесного «университета» и владимирской «тюремной академии», где Фрунзе также занимался с заключенными. Каждый обучал своих товарищей тому, в чем он был наиболее силен. Фрунзе вел в этой тайной, замаскированной «академии» три предмета: английский язык, экономическую статистику и военное дело.
Гладко выструганные доски были заменой черным доскам университетских аудиторий; углем наносили формулы, уравнения, аналитические кривые, схемы военных оперативных задач, а как только появлялся поблизости представитель надзора — пристав или урядник, тотчас под быстрыми взмахами рубанка формулы и чертежи летели в виде стружек на пол.
Но, видимо, не все были достаточно сдержанны, молчаливы, надежны среди участников занятий. Мало-помалу дополз до начальства слух, что якобы в Манзурке ссыльные готовят какой-то заговор. Полиция устроила внезапный налет на мастерскую, и в руки к жандармам попала одна из досок с военными схемами.
Вдобавок в момент обыска Фрунзе разорвал на мелкие клочки какую-то бумагу. Понять по обрывкам ее, что на ней было написано, полицейские по малограмотности своей не сумели, но в протоколах сей факт записали… А бумага была действительно довольно важная: это был внутренний устав для созданной Михаилом Фрунзе партийной организации ссыльных.
Полицейским не было дела до того, что Михаил Фрунзе с товарищами разбирал в этот день Бородинское сражение и сопоставлял его данные с событиями первой империалистической войны. «Ссыльные изучали военное дело» — стало быть, слух о военном заговоре подтверждался.
Полетел соответствующий рапорт к иркутскому генерал-губернатору. Фрунзе был арестован. Снова предстояло возвратиться под страшные могильные своды тюрьмы.
«Бежать!.. Бежать!..» — твердо сложилось у Фрунзе решение.
* * *Вскоре по Верхоленскому тракту на Иркутск катила под конвоем солдат с саблями наголо большая казенная телега, запряженная тройкой мохнатых лошадей-сибирок. Песок и ухабы сильно замедляли ее движение. Дорога, освещенная скуповатым байкальским солнцем, переползала с холма на холм, откуда на десятки верст кругом видны были голубые просторы сибирской тайги и лесостепи, перелески, гривки кустарника, луга…
На телеге среди других арестованных находился и Михаил Фрунзе. Его везли в Иркутск на новую расправу. Иркутской жандармерией уже начато было «дело» о том, что ссыльный поселенец манзурского этапа большевик Михаил Фрунзе замыслил неслыханную дерзость. Он собирался будто бы поднять среди ссыльных мятеж, вооружив их отнятым у солдат и полиции оружием.
Утомленные движением по песчаной дороге лошади остановились у станка Оёк, возле этапного двора, окруженного островерхим частоколом и хвойным густым лесом. «Станками» в Сибири с давних пор назывались этапные ямские станции. Внутри двора стояла большая изба, бревенчатая, с шатровой крышей. В ней отдыхали конвойные и арестанты.
Наружный часовой распахнул ворота, и телега въехала во двор. Снова наглухо закрылись ворота. Поспрыгивали с телеги, разминая ноги, конвойные, а за ними и арестованные. До Иркутска оставалось верст сорок. Больше ночевок не предвиделось.