— Владимир Ильич! — прошептал изумленный Фрунзе. После встречи в Стокгольме прошло одиннадцать лет, но и Ленин не забыл Арсения, узнал его.
Фрунзе прервал очередного оратора-меньшевнка и объявил:
— Товарищи! На наш съезд только что прибыл Владимир Ильич Ленин. Предлагаем предоставить ему внеочередное слово.
Крестьяне-делегаты встретили это предложение аплодисментами. Им было хорошо известно имя Ленина, хотелось услышать его, от него узнать правду о войне, мире и революции. В зале раздались приветственные выкрики:
— Просим! Товарищ Ленин! Ленину слово!
После выступления, когда Владимир Ильич уходил со съезда, он подозвал Фрунзе:
— Очень рад вас видеть. Как идут дела в Иванове, в Шуе, каковы настроения в массах?
— Владимир Ильич, — ответил Фрунзе. — Я из Сибири прямо попал на Западный фронт. Здесь, на съезде, я делегатом от Минска. В Иванове и Шуе не пришлось побывать…
— Так… А знаете, товарищ Арсений, очень важно, очень важно, — подчеркнул Владимир Ильич, — чтобы в промышленных центрах, в рабочей массе, было побольше надежных партийцев. События развиваются молниеносно. Надо быть наготове. Не вернуться ли вам в Иваново? Поедете, конечно, по поручению Цека.
— Я согласен, Владимир Ильич, — ответил Фрунзе.
На этом же Всероссийском съезде крестьянских депутатов делегатом от Шуйского уезда был крестьянин — солдат Борисов. Вернувшись домой, он рассказал землякам, что на состоявшемся съезде с ним разговаривал Михайлов и очень интересовался Шуей. Шуйский рабочий А. И. Зайцев вспоминает: «На вопрос «Какой он из себя?» Борисов ответил: «Не больше среднего роста, русый, хороший оратор».
Задумались, кто это такой? Аникин, участник революции 1905–1907 годов в Шуе, говорит: «А не Арсений ли? Давайте пошлем телеграмму». Я сажусь и строчу телеграмму: «Если вы наш шуйский Арсений, го рабочие Шуи просят Вас приехать». Дня через два получаем ответную телеграмму, в которой говорилось: «Да, это я самый, Арсений, приеду».
2. «ШУЙСКАЯ РЕСПУБЛИКА»
Ритмично стучат колеса пассажирского поезда. Все ближе и ближе места Владимирской и Костромской губерний, места, ставшие родными, близкими, бесконечно памятные, связанные с тяжелыми и радостными воспоминаниями.
Вот поезд приближается к одному из старейших русских городов — Владимиру, расположенному на высоком крутом берегу реки Клязьмы. Фрунзе не отходит от открытого окна вагона. Из окна хорошо видны древние памятники русской архитектуры: храмы, Золотые Ворота; за ними поодаль резким диссонансом — мрачное, массивное здание Владимирской каторжной тюрьмы. Когда-то в этой тюрьме Михаил Фрунзе, приговоренный к казни, ждал в течение многих месяцев решения своей участи… Три года провел он, закованный в кандалы, в этом страшном централе.
Воспоминания нахлынули, как кошмарный сон… Поезд идет дальше, а Михаил Васильевич все еще не спускает глаз с серого мрачного здания тюрьмы.
Но вот потянулись и шуйские поля с перелесками, полустанки, деревни, обезлюдевшие за время войны. Все ближе Шуя с ее красными фабричными корпусами, с высокими колокольнями, с голубой речкой Тезой…
Стоял теплый и тихий августовский день. Солнце щедро дарило свои лучи людям, зеленым лесам, лугам, уже поспевшей в полях золотистой ржи, но за кажущейся тишиной угадывалась новая назревающая буря.
Вот и Шуя. Была пятница 11 августа 1917 года. Но фабрики не работали, как в праздничный день. Многотысячные массы рабочих и солдат запрудили всю вокзальную площадь и прилегающие к вокзалу улицы.
Шуя ждала и торжественно встречала своего Арсения — Михаила Васильевича Фрунзе. Звуки оркестра, возгласы. Старые рабочие, боевики-дружинники, жали руки Фрунзе.
— Здорово, Арсений!
— Здравствуй, милый Трифоныч!
— Миша, дорогой, привет!
Рабочие заключали его в объятия, целовали, как родного. Все помнили молодого пламенного борца за их рабочее дело.
С горячей приветственной речью на митинге у вокзала выступил бывший член Государственной думы большевик Жиделев. Его избранию Фрунзе помог в свое время захватом Лимоновской типографии…
Под звуки оркестра стройной колонной тысячи рабочих пошли к центру города, сопровождая Михаила Фрунзе.
Он ехал туда же на медленно идущей машине, ехал по тем самым улицам, по которым когда-то вели его, арестованного, закованного в кандалы, под конвоем сотни казаков с пиками и двух рот пехоты с примкнутыми штыками. Сколько воспоминаний, сколько потрясающе-ярких картин воскресало в памяти былого «смертника»…