— Фрунзе, ты немец? — спрашивал он не один раз — сперва по забывчивости, а потом, как видно, ради благодушной шутки.
— Нет, батюшка, я не немец, — отвечал Миша терпеливо.
— Француз?..
— Нет, и не француз…
— Грузин?
— Нет…
— Грек?
— Нет…
— Так кто же ты наконец?
— Из молдаван я, батюшка…
— Полно врать! Молдаване — как жуки черные, а ты, гляди, какой русый, да и глаза голубые…
На самом деле глаза у Миши были светло-серые.
— Да я в мамашу, а она — чисто русская, воронежская… — поясняет Миша.
— А ну-ка, перекрестись…
Миша крестился, и отец Филимон на том успокаивался…
— Ну, молодец, коли так… Учись, способный ты паренек…
Но вот вдруг словно гром разразился над братьями Фрунзе: неожиданно умер в далеком местечке Мерке их отец, Василий Михайлович. Его нашли мертвым в рабочей комнате при Меркенской больнице. А был он совсем еще не стар, сравнительно крепок. Видно, не вынес посыпавшихся на него за последнее время мелких и крупных ударов.
Разговоры и пересуды поднялись в Пишпеке. Одни приписывали смерть фельдшера разрыву сердца. Другие считали его жертвой собственной страсти изобретать новые лекарства и на себе их проверять. А некоторые подозревали даже самоубийство.
Сообщение о смерти отца пришло в Верный в нелегкое для братьев время. Директор гимназии Вахрушев хоть и похваливал вместе с другими педагогами их успехи, но не забывал требовать и плату за ученье.
Вызвав как-то Михаила, он велел ему написать письмо домой, чтобы поспешили со взносом денег.
Миша поневоле написал про этот разговор матери в Пишпек, и та в смятении бросилась по всей родне. Однако ничего путного никто посоветовать ей не сумел, кроме мужа Мишиной крестной матери Ильи Терентьева.
— Пишите, Мавра Ефимовна, по всей форме прошение Пишпекскому собранию старшин-уполномоченных…
По совету Терентьевых Мавра Ефимовна испрашивала в своем ходатайстве во внимание к бывшим заслугам Василия Михайловича рублей сто-полтораста годового пособия на воспитание детей.
Собрание пишпекских старост-уполномоченных состоялось не скоро. Оно происходило под открытым небом, во дворе городской управы. Среди уполномоченных было несколько узбеков и киргизов из перешедших на оседлость. Не без труда, но они все же понимали, о чем идет речь. Они хорошо помнили, как «даргер Васыл» лечил и их самих, и их детей.
Однако нашелся и противник. Таковым оказался некий Бутин, у которого были какие-то личные счеты с Василием Михайловичем Фрунзе.
— Мы живем на далекой окраине, окружены инородцами… Должны проявлять полное единомыслие с нашим начальством. И вот сейчас перед нами прошение от вдовы человека, который был на дурном счету у начальства… Каково будет, если мы как бы возьмем ее с детьми на наше общественное иждивение… Как начальство поглядит на это?
У Мавры Ефимовны упало сердце. Речь Бутина произвела впечатление. Собрание колебалось.
Но вот поднялся Константин Фролович Свирчевский, покровитель Миши и друг его отца.
— Господа пишпекские уполномоченные… — торжественно начал он. — Известно ли вам о том, что в предстоящем 1899 году исполняется ровно сто лет со дня рождения великого российского поэта Александра Сергеевича Пушкина? Предлагаю ознаменовать это событие полезным делом — учредить от города Пишпека пособие имени великого Пушкина… И предоставить это пособие как весьма его достойному — уроженцу Пишпека Михаилу Фрунзе, обучающемуся в Верненской гимназии…
Некоторые из уполномоченных, а быть может даже и большинство их, и одной строки Пушкина не читали и не слыхали. Но неожиданно предложенная Свирчевским формулировка понравилась всем и почти всех примирила с предстоящим расходом.
Так и названа была стипендия, как предложил Свирчевский:
«Пособие воспитаннику Верненской гимназии Михаилу Фрунзе в ознаменование 100-летия со дня рождения великого русского поэта Пушкина — 120 рублей ежегодно, до окончания курса».
Седобородые узбеки в больших белых чалмах, важно восседавшие на принесенных с собою ковриках, и киргизы в своих малахаях-бюрюках единогласно присоединились к решению.
Предоставление Мише Пушкинской стипендии несколько облегчило для Мавры Ефимовны Фрунзе огромные трудности ее вдовства с остававшимися на руках тремя маленькими дочерьми — Клавдией, Людмилой и Лидией.
Но даже при всей тогдашней сравнительной дешевизне пишпекской жизни не приходилось думать о сколько-нибудь сносном существовании на два дома. Нельзя было и сыновей предоставить целиком самим себе, и вести немудрящее пишпекское хозяйство было невмоготу после потери Василия Михайловича. Друзей оставалось немного, а такой недоброжелатель, как Бутин, мог устроить и еще какой-ни- будь подвох против не угодной начальству «иждивенки общества»…