А в сущности, что он мог рассказать? Что женщина разбилась явно насмерть, но товарищ Морской все равно кинулся ее осматривать? И что сказал, мол, ее убили в пять часов? Толком Николай и сам ничего не понимал. Почему Морской делал осмотр? Так вот ему захотелось. Почему Морского увели на допрос, а не опросили в зале, как всех нормальных людей? Так им в голову стукнуло. Кто, в конце концов, был убит? Нина Ивановна Толмачева.
Вытянув из рассказчика имя, присутствующие вдруг поменялись прямо на глазах. И шуточки, и светские вопросы — всё кончилось.
— Нино́?! Мой бог, не может быть…
— Постойте! Коля, ты вполне уверен? Скажи, прошу, что ты ошибся с именем…
Присутствующие наперебой заговорили про жертву, которая оказалась и Нино́ и Ниной Ивановной одновременно. Она занималась с Ларочкой рисованием. Она помогала деду Хаиму получить заказы от театра, когда красильня остро нуждалась в заказчиках. Она заведовала кружком краеведов, который обожал Морской. Она была другом семьи…
— Пожалуй, я пойду? — Коля почувствовал, что тот, кто совсем не знал Нино́, сейчас здесь лишний. У людей горе, а он тут сидит, суп наворачивает… К тому же он вдруг вспомнил, что забыл отчитаться дяде. — Мне, в общем-то, пора…
— А далеко тебе идти? — спросила Двойра и вновь закрыла лицо руками, стараясь не показывать слезы.
— Конец Пушкинской. Общежитие возле стройки, — ответил Коля. — Совсем недалеко.
Пугать мать ночным приездом не хотелось, поэтому Коля решил заночевать у друзей в так называемом общежитии. Гигантский «Дом пролетарского студенчества № 1» вот-вот должны были достроить, и некоторые особо отважные студенты временно размещались под ним в переоборудованных строительных бараках. Кто не рискнул уйти в барак и остался в корпусах бывшего епархиального училища, жили, конечно, существенно лучше, но, во-первых, уменьшали свои шансы на скорое заселение в новострой, а во-вторых, находились под постоянным контролем комендантов. В бараки же можно было приходить кому угодно.
— Может, тебя отвезти? — предложил Яков. — Я на авто.
— Нет, что вы! — отмахнулся Николай и деловито добавил для пущей серьезности: — Я пройдусь. Мне свежий воздух, вам — экономия. Бензин, чай, не казенный!
— Как не казенный? — искренне удивился Яков. — Разумеется, казенный. Но, если скромничаешь, довезу тебя только до театра. Ты из-за нашей Лары оттуда ушел, туда мы тебя и доставим. Идет?
«В сущности, все это настолько трагично, что даже смешно!» — кутаясь в тяжелую, позаимствованную из оперного реквизита шубу, Ирина неуверенно сошла по ступенькам служебного входа. Дойдя до угла освещенной площадки перед зданием, она обернулась. Несмотря ни на гибель Нино́, ни на сорванную премьеру, ни на исчезновение критика Морского и бегство танцовщицы Онуфриевой, театр жил.
Вызывающе светилось дальнее от фасада окно малого репетиционного класса. Там неистово тренировалась балерина Дуленко. Специфический метод снятия стресса, но, по словам самой Валентины, действенный. «Пляшет от горя — это про меня, — говорила она. — Если мне плохо, спасти может только танец». Она и грипп лечила тренировкой. А в 19-м, когда от голода люди хватались за любую работу, а перспективным танцовщицам из студии Тальони предложили подработать массовкой в опере, Ирина с радостью взялась, а Валечка — ни-ни! — умчалась в еще более голодный Петроград, чтоб совершенствовать искусство в хореографическом училище. Ну, потому-то Валечка и прима. Хотя вот Галина Лерхе — тоже прима, да еще и успевшая блеснуть в Ленинграде и Москве, — к тренировкам относится иначе. «Я буду танцевать сейчас вполсилы, чтоб не перегореть, а потом, на самом спектакле, выложусь. Вы же знаете, как это происходит!» — говорила она режиссеру Фореггеру. Он знал, но умолял — Ирина слышала, потому что когда-то стала невольным свидетелем их разговора — не расхолаживать коллектив и «работать на все 100, чтоб за тобой тянулись». Галина не соглашалась. Тогда режиссер рассердился и стал чаще репетировать со вторым, страховочным составом. Все понимали, что он делает это, чтобы проучить строптивицу Лерхе, но вдруг оказалось, что у Ирины — а главную роль танцевала во втором составе именно она — отлично получается. Дело кончилось тем, что премьера досталась Ирине. Хотя, если честно, сама она до сих пор считала, что даже работая вполсилы, Галина Лерхе вела партию четче и интересней.
В «Большой репетиционной» у окон то и дело мелькали разряженные силуэты. Банкет — столь неизбежный и неуместный одновременно — кому-то шел на пользу. Запланированное застолье проходило без главных действующих лиц спектакля. После известия о страшной гибели Нино́, да еще и после беседы с милицией большинство виновников торжества предпочли отказаться от празднования. Не обнаружив в зале ни их, ни дирижера, ни художника, ни представителей контролирующих организаций и партийного руководства, директор умоляюще глянул на режиссера, мол, «не пропадать же столу?» и тот отвесил щедрое: «Зови кордебалет!» Эти всегда были готовы выпить и закусить. Что, впрочем, правильно. Артисты — что с них взять?