— Ну почему все это вспоминают? — рассердился Морской. — Кому-то померещилось вредительство в том, что Михаил Врубель расписывал церкви, а я о нем пишу. Вы ведь тоже понимаете, что все это нелепо?
— Понимаю, — согласился Илья. — Но могу не понимать. Вот как и то, что сейчас вы, Владимир Савельевич Морской, причем 1899 года рождения, беспартийный, уполномоченный редактор газеты «Пролетарий»…
— Илья Семенович, — Морской снова попытался переломить ход беседы, — вы так все это говорите, будто не знали, что я теперь Морской. Не вы ли мне звонили в редакцию неделю назад, чтобы поручить вашего племянника?
— Что?! Ты! Как смеешь! Разговорчики в строю! — Горленко вдруг вскочил, вытянулся, как пружина, и стукнул кулаком по столу. — Мало того, что натворил делов, так огрызаешься! Отвечай по существу, раз спрашиваешься! Племянник мой — особая статья. Я за него еще построже спрошу. А для начала я хочу понять, с кем имею дело. С псевдонимом?
Морской помимо воли закатил глаза к потолку. Слово «псевдоним» стало нынче ругательным, и приходилось постоянно оправдываться. Все эти модные газетные «честный советский гражданин, которому нечего скрывать от товарищей, не будет подписываться вымышленным именем» породили у людей буквально паранойю.
Морской взял стакан и влил в себя громадный глоток обжигающей дряни — он посчитал, что Илью это должно было немного успокоить.
— Объясняю, — начал Морской, когда снова смог дышать, — я сменил имя и фамилию задолго до того, как нынешние приспособленцы стали подписывать псевдонимами клеветнические статьи. Стать официально Владимиром Морским меня обязал лично Культотдел ВУСПСа, — эту скороговорку за последнее время Морской выучил уже наизусть. — Имею на руках копию приказа за подписью Бориса Лифшица. Если подробнее, то в 1923 году как автору развернутых эссе об истории театра мне поручили посетить Берлинский форум в составе делегации УССР. Эссе я в ту пору писал под псевдонимом Владимир Морской. Чтоб не как в газете, где я был В. Мордкович, и не как в листовках политпросвета, где подписывался «Красный Нави». Запрос от иностранных коллег пришел на имя товарища Морского. Объясняться было некогда, поэтому решили сделать псевдоним реальным именем. Я сообщил о смене имени-фамилии, как и положено, в газете «Известия». Никакого злого умысла, просто стечение обстоятельств.
Илья ничего не говорил, лишь кривил рот и насмешливо кивал.
— Про год рождения, — Морской перешел к следующему пункту. — Я родился в 1898 году. Но сейчас нужно говорить в 1899-м.
— Воот! — оживился инспектор. — Я насквозь вижу! Ваш 1899 год — умышленное искажение фактов с целью скрыть свою службу в царской армии. Так? Все знают, что тот, кто родился в 1898 году, служил царю, а кто младше — уже не попал под призыв. И вот сегодня все, кому не лень, уменьшают себе возраст, чтобы сделать вид, что симпатиями к самодержавию никогда не отличались. Этот маневр мне давно знаком!
— Быть может, кто-то из моих ровесников так и поступает, — рассудительно не стал спорить Морской, — мне это не известно. Наверное, не стоит осуждать людей за желание забыть все, связанное с войной…
— Забыть? — Гримаса Ильи теперь выражала нечто среднее между гневом и отвращением. — Как бы не так! Скрыть! Вот правильное слово. Я вот как родился в 1889-м, так везде 1889-й и пишу. Всегда писал.
— И что же, воевали за царя? Своею кровью укрепляли власть тирана? — Морской цепко схватился за возможную слабину, но был повержен.
— Я с 1907 года в партии и в подполье, — отрезал Илья. — Если бы меня нашли, то в армию звать бы не стали — повесили бы на ближайшем телеграфном.