Выбрать главу

— Еще одна гипотеза! Неплохо! — Костюмерша закончила пришивать стилизованный серебристый серп и молот к одному краю занавеса и, удивительно легко подхватив стремянку, отправилась к другому концу сцены. — Предположение довольно интересно… — рассуждала она при этом. — А еще можно вспомнить, что 12 ноября проходили выборы в Учредительное собрание — чем не памятная дата, а? Сидит себе вредитель в горсовете и переименовывает улицы в честь контрреволюционных сил. А? Или еще Дни милиции можно вспомнить. Сам праздник-то 10-го числа, но празднуют с размахом, до 12 ноября точно не просыхают.

— Хватит ерничать! — обиделся рабочий. — Скажи уж прямо, почему так переименовали? И кстати, какое было прошлое название?

— Ох, молодо-зелено! Мне сложно даже представить, что есть харьковчане, не знающие название Бурсацкий спуск. В честь бурсаков — учащихся бурсы, в здании которой находится сейчас Институт политобразования. Что же касается нового названия, то точно я не знаю, но придерживаюсь теории, что спуск переименован в честь давней забастовки паровозостроительного завода. — Она вновь перешла на интонации экскурсовода. На этот раз восторженного и разгоряченного. — Событие громкое и значимое. 12 ноября 1912 года рабочие паровозостроительного завода объявили грандиознейшую забастовку, которая длилась много месяцев и, чуть ли не первая из всех наших забастовок, закончилась победой рабочих. Все началось с того, что наши рабочие присоединились к всероссийской акции протеста против жестокой расправы над большевиками броненосца «Иоанн Златоуст», — не прекращая лекции, костюмерша переставила стремянку и набросилась на новый кусок занавеса. — Губернатор Харькова психанул и арестовал предводителей акции. Тогда-то рабочие и отказались выходить на работу. И грозного «ах так, ну значит вы уволены!» не испугались, потому что весь мировой пролетариат, оповещаемый о происходящем подпольной газетой «Правда», почти два месяца передавал бастующим средства. В итоге арестованных отпустили, а хозяева завода согласились не чинить никаких репрессий против бастовавших и восстановили всех на работе. Это была звонкая пощечина капитализму и отличная победа!

— Приветствую, Нино́! — В этот момент на сцене появились сразу две звезды — солистка оперы и прима-балерина. Похожая на неспешный мощный ледокол богатырша и юркая гибкая малюсенькая лань. Контрастируя друг с другом, они казались еще ярче и еще значительнее. Говорила та, что покрупней. — Душа моя, у вас так интересно! Смотрю, не зря вы ведете эту свою секцию краеведов-любителей. Найди я время, обязательно записалась бы к вам в кружок.

— Кружок! — нервно хохотнула костюмерша. — Из ваших уст, Мария Ивановна, конечно, любое слово — золото. Но не настолько! Если бы уважаемый господин Розенфельд услышал, он, наверно, вас убил бы! — Она провела большим пальцем поперек горла и устрашающе нахмурилась. — Изначально это были изысканные чайные встречи любителей Харькова. Господин Розенфельд — ну, тот самый, совладелец кучи знаменитых доходных домов города, — коллекционировал истории, факты, легенды и все, что связано с Харьковом. И его отец коллекционировал. И его дядя. У них, у Розенфельдов, это фамильное, — рассказчица поняла, что слишком отвлеклась, и исправилась: — Так вот, он проводил интереснейшие открытые беседы о городе. Встречи эти закончились в начале войны, потому что Розенфельды уехали в Москву. В смутные времена, как вы понимаете, было не до краеведческих историй. Потом жизнь наладилась, я заскучала и попыталась найти кого-то из старых приятелей, интересующихся городом, и… поняла, что нужно начинать все заново. Подала заявку профсоюзу, они идею чайных встреч категорически отвергли, но разрешили открыть секцию при театре. И вот теперь я много лет уже как руководитель «кружка». Но слово это не приемлю.

— Но что же в нем плохого? — спросила стоявшая рядом с певицей балерина.

— Руководитель кружка, плесни-ка ты мне чайка! Для кружка́ кру́жка — лучшая подружка! — прокричал какой-то лысый мужчина, внезапно выскочивший на авансцену.

— О, нет! Мелехов! — простонала костюмерша Нино́. — Ты и так довел всех до белого каления похмельными текстами на плакатах об открытых дверях. Кто просил тебя врать, будто тебе поручено писать тексты? А теперь ты еще и про меня что-то сочинять начинаешь?