С запада настойчиво подтаскивалась черная гудящая туча, но солнце пробивалось с другой стороны и городок неспешно озарялся рассветом. Буйно-красные лучи рассеивались, оставляя небосклону прозрачные полунамеки цветов. Влага в воздухе таяла, становилось теплее, легче. Стайки озорных птиц зашныряли вокруг колокольни. Долгожданное весенние солнце ласкало природу: доверчиво раскрывались пригретые первоцветы, усыпленные холодом букашки робко высовывались из укрытий, задул тёплый ветер, пытаясь пробудить заспанные деревья, а небо, сбросив наконец бремя туч, щедро засияло синевой. Сашка зарылся поглубже в любимые кудри и глубоко вздохнул.
– Ты знаешь, Саш, когда ты нюхаешь мои волосы, в этом есть что-то звериное, что-то… волнующее. Как бы ты поступил, если б мы не смогли больше быть вместе?
Сашка пожал плечами:
– Сбросился бы с колокольни.
– Ты говоришь глупости! – Регина возмутилась, но, хотя Сашка стоял сзади и видеть не мог, он точно знал, что возмущение притворно, и сейчас она улыбается. Но этого было недостаточно, одной реплики для Регины мало, Сашка поймал кураж:
– Раз уж с колокольни нельзя, то пусть халера хватит или что похуже, только б окончательно. Я без тебе не протяну, вероятно, ополоумею разом и пойду буянить, как бешеный медведь.. И пусть найдется кто-нибудь добрый, кто пришибет меня, будь я неладен!– он наклонился ближе к ее уху, – Ты моя нареченная, Регина.
Регина обожала слушать о том, как Сашка умрёт без неё от немыслимых душевных страданий, и о том, что расстаться с ней несовместимо с жизнью, а так же, что можно свихнуться и сгинуть в безумстве, если не видеть её хоть день. Он несдержанно и с жаром, как всякий влюблённый поэт, шептал, что она – она лишь одна во всем мире – суть жизни, свет души, искринка, лучик, муза! Лишь она будоражит сердце, возбуждает вдохновение, заставляет дышать, улыбаться, плакать, изнемогать от желания, радоваться жизни и, если будет позволено, сходить с ума от одного взгляда. Сашка был щедр на ласку и считал нужным скрывать от Регины свои чувства. Она с готовностью, но сдержанно принимала восторги а так же подбивала на новые бурные откровения, позволяя себя превозносить.
– Посмотри, – Регина указала вперёд, – Над самым рассветом небо становится зеленоватым, это интересно.
– Эммм… – Сашка выглядел я в небосклон, – Думаю, там нет никакого зелёного, тебе мерещится.
– Он там есть, очень прозрачный, необычайный! И я намерена нарисовать его, обязательно приду сюда с мольбертом.
– Нарисуй сначала каштан.
Регина покачала головой:
– Чуть позже, дождёмся, когда на нем появятся молодые листочки. Необходим контраст между единственной живой веткой и огромным сухим стволом – как символ бессмертия, воли к жизни, перерождения. Во все времена художников вдохновляла бренность бытия. Даже самый сочный натюрморт они норовили подпортить намеком гнили, такой уж у них способ общаться с людьми, через краски. Каштан заявляет об обратном. Жизнь побеждает, надежда и сила духа одолеют любую напасть, – Регина повернулась и обняла Сашку, – листочки вот-вот распустятся, подожди ещё немного.
Он шепнул:
– Как пожелаешь.
Быстрым движением Регина расстегнула его куртку и поторопилась выправить рубашку. Сашка отступил на шаг:
– Регина Волданович, какое разнузданное поведение!
– Холодно,– она сунула руки под одежду.
Сашка тоже не страдал от жары, поэтому старался не извиваться червяком, когда Регина прижала обжигающе холодные ладони к его животу
Он медленно поцеловал Регину. Это мгновение было так хорошо, так невыразимо чудесно, даже слегка кружилась голова. Сашка отступил назад… Малый колокол качнулся совсем чуть-чуть, но звон оглушительным валом заклубился в воздухе. Регина вздрогнула и отпрянула – удар второго колокола разлетелся, распугав птиц. Раскат застекленел протяжным эхом в застывшем воздухе утра. У Сашки во взгляде мелькнуло отчаяние:
– Как думаешь, сколько сейчас время?
– Наверное, шестой час…
– Рано.
Наверняка отец слышал звон, Сашка лихорадочно засоображал, как бы выкрутиться, и тут же озорная искра осветила его лицо, он ухмыльнулся. И потянулся к толстой верёвке благовестника… Регина зажала уши руками. Громом грянул быстрый перезвон колокольной меди, Сашка оживил дремавшие языки, задергал канаты и прямо в апрельский мороз посыпался трезвон. Гулкие удары перемежались с заливистыми лёгкими трелями, сплетаясь в плотную ткань бойких, мелодичный перестуков. Сонный воздух сотрясал глубокий замысловатый звон. Резвая песнь взвилась над монастырем, пролетела волной по сонному городу, опустилась росой на холодную зелень и запуталась в сплетениях тёмного леса. Последний удар неспешно затих в воздухе пульсирующим эхо. Сашка отпустил верёвки.