Богдан снова топтался у хижины. Неплохо жить в тиши деревьев, когда рядом лишь куры да собака. Не следить за часами, ложиться с закатом, размеренно работать, не подгоняя себя криками и сроками. Никакой толкотни, суеты. Никаких склок между родными, которые перетягивают тебя, как безвольный канат, на свои стороны. Никто не лезет с разговорами. Гитара не стенает вечерами на пролет и не мучает уставший мозг. Сколь угодно времени на собственные мысли. И на книги. Очаровательно. Это покой. Выдумки Богдана были близки к жизни Травницы, но никак с ней не связаны. Он не собирался представлять себя в хижине с грязными окнами, не думал, что она, ну, это самое… его мама. Напротив, было как-то жаль, что она жила именно так, будто украла его мечту. Отныне, в приятные выдумки о лесной жизни пробивалась Травница. Она стала прилипучей ассоциацией, именем собственным. Заполонила собой каждый лес на карте мира, сбила все настройки, проникла в нутро. Не думать о Травнице было невозможно. Богдан в заложниках, он это знал, его мысли окутаны гнетом предубеждений, нервы начеку. Любая фраза кодировала в себе отсылки к Травнице, он вспоминал ее ежесекундно и также часто ненавидел. В тоже время понимал, что не готов к решительным действиям, чтобы они под собой ни предполагали, нет сил сейчас встретиться с правдой, но и бросить ходить по лесу дозором он не мог. Богдан повис в неопределенности, зарылся в полумерах и не собирался что-либо менять. Он пытался сжиться с мыслью, что привычный уклад может ринуться под откос, готовил себя к плохим новостям. Выискивал удобную внутреннюю позицию, в которой не страшно узнать худшее – тогда хоть потоп. Богдан подкрадывался к Травнице муравьиными шагами. Именно поэтому он не хотел спрашивать у отца хоть какие-нибудь подробности о прошлом – боялся подтверждения страшным догадкам. Не сейчас, не сию минуту, он не готов… Может, если б Андрей был с ним, стало бы проще. Он только подтолкнул Богдана рыться в непонятной истории, завел в лес и драпанул подальше от дома улаживать собственные беды.
Все это так глупо… Торчать по кустам под окнами одинокой женщины. Ни вернуться, ни зайти. Она наверняка заприметила Богдана, учитывая, сколько времени он пристрастился проводить около ее дома. Небось, думает, что он неуравновешенный, какой-нибудь малолетний маньяк. Удивительно, как она до сих пор не заявила на него. Хотя… Богдан окинул заросли беглым взглядом и прислушался: ничего. Еще плюс к тревожности – ожидание засады за кустом. Он знал, что ведет себя ненормально, отслеживая отшельницу, но перестать не мог.
Дверь отворилась, и Богдан быстро юркнул в уже привычное укрытие – за раздвоенным стволом векового дуба. Травница прошла по тропинке мимо него, плавно пронося ноги при каждом шаге, пес шел справа, послушный и покладистый. Тихо прошуршал по земле ее макинтош. Стоило им отойти на приличное расстояние, как Богдан покинул укрытие и влез в хижину. Он уже перестал терзаться муками совести за проникновение, в десятый раз это не цепляет. Богдан казался себе злым человеком от того, что бродил по чужому дому и позволял себе оценивать Травницу, не зная о ней наперед. Одновременно, он как будто имел на это право, учитывая положение вещей. Ему нравилась хижина, если не думать, кому она принадлежит. Добротные деревянные полы без лишних ковров и подстилок, запах дома и, едва уловимо, зверья. Аскетическая сдержанность обстановки, пустота и тишина, природные приглушенные цвета, естественность. Размеренность. Его будущий дом тоже будет пустым, но не полупустым, словно нищим, а незахламленным, чтоб дышать. Все только самое необходимое, никаких украшений или прочего бреда. Согласно мечтаниям, дом в лесу должен быть не совсем такой, как у Травницы, но похожий; запах в хижине чуть иной; полы должны скрипеть не так, но почти также; ощущения себя внутри дома похоже, но не то. Только свет должен быть совсем другой, потемки в хижине и близко не лежали к совершенству отшельнического идеала. В его доме будет светло, чтоб легче думалось – в прозрачности и голова яснее. Никаких пыльных окон и высохших пауков между рамами. Незаметно хижина в лесу вплелась в полотно приятных выдумок и стала воплощением грез на яву. Похожа, но не то, что в уме. Словно картина, написанная художником, хижина, как ни странно, несла в себе привкус отстраненности. Слишком настоящая, затертая реальностью, осязаемая и, от этого, менее яркая. Может быть, потому что лесная избушка и впрямь была во плоти, а может и от того, что она принадлежала Травнице, в мечтах все являлось краше и милей.