– Ты скоро поправишься, – выдавил из себя батюшка. Он так и думал на самом деле, однако слова прозвучали глупо и растаяли в больничной тишине. В ответ Сашка невнятно кивнул. – Ты спи, если хочешь, поспи, а я посижу с тобой просто так. – Иоанн сжал переносицу и на несколько мгновений прикрыл глаза, – я ведь еще маме ничего не сказал.
15
Было уже поздно и совсем стемнело, когда отворилась входная дверь и на пороге появился Андрей. Он похудел, осунулся, выглядел уставшим. Вот он заявился спустя столько дней блужданий – потрепанный, пыльный, волосы взлохмачены и в колтунах, одно стекло у очков треснуло – заявился, встретился глазами с Богданом и первое, что сказал:
– Герасимов пока у нас поживет.
Сзади замаячил Герасимов, следом в дом вошел отец. Марина бросилась встречать.
– Ну ты и дурной, Андрей, вот так исчезнуть! – но тут же отпрянула, – От тебя воняет каталажкой.
– Здравствуй.
Андрей принялся объяснять Марине про Герасимова, началась суета с раздеванием, размещением курток.
– Мишка будет жить здесь? – сморщилась Марина.
Иоанн, казалось, был немного взволнован, глаза его странно поблескивали.
– Точно так, я беру в заложники этого юношу с прекрасным именем Михаил, пока дрязги в его семье не улягутся,– отец перевел взгляд на Андрея: – Сперва в ванну, потом за стол, – бросил приказание он: – А после, милок, ко мне во флигель.
Андрей покорно кивнул и отец скрылся в недрах дома. Мишка схватил друга за плечо и озабочено зашептал на ухо:
– Что тебе будет? Ремня ввалит небось!
Андрей уклончиво повел плечом:
– Это в лучшем случае.
Мишка стал выжидательно таращится, но Андрей махнул рукой, мол, обойдется.
– Как-то у нас тихо, где все? – нахмурился он, – И почему гитара не вопит, Сашка, что бросил играть? – он вопросительно посмотрел на сестру и поискал глазами Богдана, но Богдана рядом уже не было.
Так сильно хотелось спать, аж глаза щипало, но Андрей молча прибыл во флигель – он знал, что виноват и приготовился покорно и с мужеством принять заслуженный жупел. Иоанн в задумчивости уставился на Андрея:
– Для начала – я рад, что ты вернулся.
– И я рад, – шепнул он, едва слышно.
Иоанн шумно вздохнул:
– А теперь…
– Я виноват.
– Помолчи!
Повисла тишина. По лицу батюшки Иоанна всегда было трудно определить, какие чувства его обуревают, Андрей поглядывал на него, но не мог понять в какую сторону отец стянет разговор.
– Твоего дядю похоронили, по всем правилам на третий день, и ты это знал прекрасно, так зачем же было слоняться две недели? – Андрей молчал, но отец и не ждал ответа, – Сам понимаю зачем – чтобы досадить мне. Убежать из дома только, чтоб не идти на похороны, как неумно! Как безответственно, мелочно и неграмотно, поступок, достойный уязвленного самолюбия. А ведь ты не глуп. Я знаю в чем дело. Саботаж! – отец заложил руки за спину и стал прохаживаться по флигелю, неторопливо рассуждая, – Ты или хочешь подорвать мой авторитет, разыгрывая оскорбленного бунтаря или, вместе с трусостью наружу лезут темные стороны эгоизма, ты же не противишься. Стало быть, тут или страх или гордыня, меня это весьма удручает, друг мой. Тебе стоило бы быть к себе построже, лишняя скромность не помешает. Но я разочарован не побегом, – он выставил вперед палец, – а бегством – бегством от проблем, – отец походил в молчании, потом спросил, – А теперь напомни, Андрей, что было вначале?
– Ты сказал мне о кончине дядюшки, а я не решался тебе отказать и меня понесло.
– Нет, Андрей, вначале было слово и это слово было…?
– Бог, – буркнул Андрей.
– Не слышу.
– Бог!
– Ты понимаешь, что это значит?
– Не совсем.
– О, тут очень просто! Любое дело, даже самое пустячное, всякий шаг совершай с Богом, позволь ему быть вначале и увидишь, как чудесно преобразится твоя жизнь.
Иоанн усадил Андрея на стул, сам сел рядом и придвинулся к мальчику.
– Видишь ли, – понизив голос снова заговорил отец, – У каждого из нас есть своя назола, жгучий зуд, что пробирает до потрохов. Сокровенная, сакральная кручина о которой можно только молчать, ибо не выскажешь. И никуда от нее не деться ведь она так глубоко въелась в сознание, в душу, что стала частью целого. И, чтобы не быть обглоданным заживо, чтоб не позволить ей сжечь тебя изнутри, необходимо сжиться с терзающей тебя частью. Не пожалеть себя, нет, а набраться мужества и заглянуть внутрь, познать гадину, углубиться в нее, пощупать, испробовать на вкус, на прочность, понять насколько она сильна, порой даже усомниться в собственном здравомыслии. А потом стянуть на свою сторону, обыграть и приручить. Чтоб стать сильнее и больше ей не подчиняться. Я знаю, что мучает тебя, Андрей, но не стоит разменивать всю жизнь на единственную, пусть и сильную, обиду. Я собирался отвести тебя на похороны, чтоб ты попрощался и забыл, чтоб вместе с дядей похоронил свои мучения, бросил их в землю. Ведь он ушел – все ушло, все похоронено, столько раз обдумано, оплакано, осталось перемолоть и развеять по ветру. Не забыть, но позволить прошлому существовать, как неизменной данности, что столпом стоит позади – заметь, не на плечах, а далеко за спиной. Ты зол на меня, укоряешь, но как, скажи на милость, я изменю твое прошлое? Можно выкорчевать память, но это ни к чему, лучше отпустить. Здесь только ты сам себе хозяин, вот я и говорю – приручи назолу, что мучает тебя и станешь свободным. Ежели нет, если дашь ей расти, то обретешь беса.– отец вошел в раж, пошли долгие исступленные речи о душе и духе, Андрей молча слушал. – О, это величайшее заблуждение, будто лукавый является на землю, чтоб подбросить демона нам за пазуху, на самом деле мы сами выращиваем их в душе попустительством и жалостью к себе. Видать это он нашептал тебе бежать из дому! Берегись, Андрей, когда-нибудь ты так заблудишься в себе, что крамола станет твоим гегемоном и жизнь превратится в пир ненасытных страстей. Так не иди на поводу у бесов, пусть вначале буде Бог. Ты хорошо слушаешь, сын? Важно, чтоб ты вник в каждое слова! – Андрей кивнул и опустил взгляд, он уже давно потерял нить разговора, но не хотел, чтоб отец догадался. Иоанн же, напротив, дал волю размышлениям и говорил еще долго, время от времени поглядывая на сына, но тусклый свет настольной лампы не позволял хорошенько рассмотреть его лицо. В конце концов, Иоанн снова сел рядом с Андреем и дождался, пока тот взглянет на него: – Обещай мне, – уже другим, глухим, проникновенным, тоном произнес отец, – Дай зарок, что не станешь впредь таиться, а какая бы печаль не обуяла тебя, придешь с ней ко мне и расскажешь, как на духу.