– Что же тебя тревожит?
– Я подрабатываю, но этого совсем мало. Кхм… – она отвела взгляд, – Юрий предложил переехать к нему, а я… Ну, я не хочу. Понимаешь, одно дело в секрете встречаться, прятаться по углам, а жить вместе,– Лика покачала головой , – это уже серьезно. Да и что скажет папа? Боюсь, он может неверно истолковать. Отец выставил меня из дома, но память по его наставлениям еще жива.
– Насколько неверно можно истолковать, то, что ты будешь жить с мужчиной.
Анжелика не нашла, что ответить, она поджала губы и поторопилась отвести взгляд. Сашка дотянулся до нее мизинцем и пошкрябал коленку, так он пытался поднять ей настроение.
– Не стоит тебе соглашаться, – сказал он, – Выкрутимся, что-нибудь придумаем.
– Я не хочу брать деньги у тебя или, не дай бог, у Любы!
Сашка откинулся на подушку, он уже подустал, но не хотел, чтоб Лика заметила.
– Ничего, я тебя еще склоню на свою сторону.
На секунду повисла тишина, Лика тут же ей воспользовалась:
– Саш? – он знал, о чем она, – Ну и как тебя угораздило?
На миг подумалось, может рассказать ей все? Лика точно не закатит жалостливых сцен, не станет рыдать, убиваться, заламывать руки, и , разумеется, никому не скажет правду. Было бы неплохо выговориться, но Сашка произнес лишь:
– Я упал.
– Ну конечно!
Сашка кивнул
– Дурацкая история вышла, я поскользнулся на собачьем дерьме и упал.
– Ну да. – Лика пристально взглянула на брата, – Что-то мне подсказывает, что здесь замешана Регина, – Сашка чуть вздрогнул, услышав это имя, но отвечать он не стал. – Ладно, таись, твое дело, но знай – сегодня на занятиях я отомстила ей сполна! Не волнуйся,– добавила Лика, заметив его обеспокоенный взгляд, – Я была исключительно галантна с твоей лярвой, – Лика засияла и, едва сдерживая смех, как шаловливый ребенок, выпалила скороговоркой, -прицепила листочек с ругательством мерзавке на загривок – «дама полусвета»! – она расхохоталась во всю, – Знаешь… знаешь, что это значит?
Сашка ухмыльнулся:
– Да.
Он хохотнул, смешок резкой болью расколол ребра. Сверкнуло в глазах, но остановиться было невозможно, он сжал зубы, а смех все равно рвался, клокотал в животе – какая страшная, изощренная месть! Ничего мелочнее в жизни не слышал.
Ночью было особенно тяжело. Все случалось, когда действие лекарств ослабевало, но ясность мысли еще не наступала в полной мере; и вот, на стыке неприкаянного бреда, уязвимости и горькой правды являлась эта мысль. Внезапная, как выстрел, как разряд тока в поврежденные конечности; мучительная топь, проказа, тление со вспышками огня. Эта мысль – злой своенравный хищник и надменный палач со свистящем в воздухе кнутом. Это нерв, обостренная одержимость на грани травли.
Регина…
Снилась ерунда, будто два добермана, растянув пасти с ребристым, чернеющим небом, смеялись над ним. Потом поплелись прочь, а у одного сзади вместо обрубка чернел напомаженный хвостик. Сашка дернулся в ночи и распахнул глаза. Больничные стены, первым делом, швырнули вопрос: «Я уже кастрат или еще нет?». Тут же Сашка вспомнил, что он в больнице не по этому поводу. По крайней мере, не напрямую… Сердце колотилось, как после кошмара, бросило в пот. Поспешное дыхание осушило горло, хорошо бы попить. Он поворочался и, невзирая на острую боль справа, решил поглубже вздохнуть, чтоб утихомирить сердцебиение. Заныло в висках. Сашка дурно спал, поминутно проваливался в тревожный сон и тут же вздрагивал. Душевная лихорадка, подстегиваемая болью во всем теле не только изводила ночами во сто крат сильнее, но и порождала дурные видения. В голове стоял чад. Резкие тени ветвей извивались по палате, как жадные пальцы, очертания оживали… Это вовсе не силуэты ветвистых деревьев, это упругий локон выбился из пряди, его покачивает ветер, он выделяется из прочих завитков. Как будто шепот, голос, прокрался с воздухом, его нежная мелодия переливается во тьме, дыхание коснулось кожи. Регина… Сашка еще болел ею. Она была в каждом завитке ночного мрака, в тиканье часов и скрипе задрипанной койки. В каждой капельке предрассветного тумана. Она являлась к нему шорохами коридора, трелями соловья, блуждала призрачным эхо… Распроклятый бред тянул вглубь нездоровых видений, но Сашка вновь через силу разлепил веки. Такой сон был плотояден, приставуч, но не снимал усталости и не дарил покоя. Там царила она. Регине, что обернулась шелестами ночи вторила та, которая обитала в фантазиях и грезах. Ее образ словно расколот на миллиарды частичек и каждая из них вживилась в остов материи мира и теперь кричит о себе: изгибом лампы, плавным покачиванием штор…