Мы стали по очереди дежурить ночами. Морфин помогал не всегда. Я видел, как Лиля дрожит и смотрит в одну точку, стараясь вытерпеть боль. И, главное, поделать ничего было нельзя! Я ходил вокруг нее, давал какие-то лекарства, что-то рассказывал, чтобы отвлечь, но она словно не слышала. Только дышала поверхностно и быстро. А иногда у нее бывал такой взгляд, словно она постигла весь ужас и страх бренного мира! Тогда она затихала, замирала, напрягалась, как струна, на несколько долгих секунд, потом выдыхала и снова принималась дрожать. Так продолжалось какое-то время. Геннадий приводил врачей, но те лишь разводили руками и рекомендовали прежнее лечение. Лиля таяла на глазах.
Однажды, когда мы были с ней в комнате только вдвоем, она выпростала из-под одеяла слабенькую ручку и потянулась ко мне. Я припал к постели, а она, из последних сил, взяла мою ладонь и поднесла к губам.
– Дядя Сережа, я мучаюсь! – сказала она.
– Я знаю.
– Мне очень-очень больно!
– Я знаю, Лиля! Если бы я мог помочь!
В бессилии она говорила отрывисто и тихо:
– Я хочу вас попросить… Только обещайте, что сделаете! Сначала обещайте…
– Я сделаю все, что ты хочешь, Лиля!
– Пообещайте…
– Конечно, я обещаю!
Она снова прикоснулась губами к моей руке – она знала, как меня упросить…
– Я знаю, где папа хранит пистолет…
– Тебе зачем?
– Я ведь все равно не выживу…
– Лиля…
Она притронулась тонким пальчиком к голове, выше лба:
– Прямо сюда, где болит больше всего…
– Что? Лиля! – я отпрянул от нее, но она вцепилась в меня тщедушным кулачком.
– Вы обещали!
– Ну, нет! – я выковырял руку из ее отчаянной хватки.
– Уже пообещали…
Она больше не проронила ни слова. Но вы бы видели ее взгляд! Просящий, томительный взгляд огромных глаз, которые так резко выделялись на исхудавшем лице! По сути, только глаза и остались, ведь они не могли похудеть! С тех пор, каждый раз, когда я входил к ней, она впивалась в меня этим взглядом и не сводила его все время, пока я был в комнате. Я отворачивался, не смотрел на нее, но что толку, если даже спиной я мог ощутить этот горячий призыв. Вскоре я вообще перестал смотреть на Лилю.
Спустя несколько дней у нее пошла горлом кровь! Приехали врачи, многозначительно сказали: "Готовьтесь… " – увезли ее в больницу. Там остановили кровотечение, подлатали и отправили домой, опять мучиться. Геннадий и сам поплохел после этого случая! С ним было совсем тяжело! А когда Лиля снова оказалась дома, им вдруг овладело какое-то буйное возбуждение, он чуть не хохотал и все твердил: "Я же говорил, выкарабкается! ". Бедняга! Он не понимал, что Лиля уже не выздоровеет! Он отказывался думать об этом, отрекался! Иной раз я начинал разговор издалека, чтобы намекнуть ему о неминуемом конце, но Гена словно чуял подлянку и выворачивался из беседы! Он всегда был на редкость прозорлив. И о Лиле он все понимал, – где-то в глубине еще блистал светлый ум – но отказывался верить. Тем временем, Лиле становилось хуже. Все чаще возникали судороги, стали неметь ладони, а боль не унималась ни на минуту! Морфин все еще помогал, но теперь лишь притуплял муки, а не избавлял от них! Лиля всегда терпела молча, но вот однажды вечером мы ясно услышали протяжный стон! Геннадий влетел к ней, сделал укол, но не помогло. Он обнял ее и стал укачивать, как ребенка. Я вышел из комнаты, оставил их вдвоем; малодушно, но мне слишком больно было видеть ее страдания! Всю ночь я слышал стенание и плач, перемежающиеся всхлипываниями и краткими затишьями. И, честно говоря, я не могу с полной уверенностью сказать, кто из них издавал эти стоны! К утру Лиля уснула. Гена выполз от нее едва живой от волнения. Так повторялось несколько ночей подряд.
И вот однажды, я взял блюдце с золотой каймой и вошел к Лиле. Наши взгляды встретились, она тут же догадалась зачем я пришел! Могу поклясться, что заметил на ее лице тень улыбки! Я взял весь морфин, который был и наполнил им шприц. Лиля следила за мной с пугающей пристальностью, но во взгляде читалось облегчение и даже… Восторг! В молчании, я опустился на колени перед кроватью и еще раз посмотрел на Лилю. Она лишь ждала. Я понял, что если промешкаю дольше, то не смогу, поэтому я на последок поцеловал Лилю и… Вену отыскать было не трудно… Я видел, как потухли ее зрачки! Она успела уснуть прежде, чем дыхание замерло. В это мгновение в комнату ворвался Геннадий! Каким-то необъяснимым образом он почувствовал неладное и тут же прибежал спасать свою Лилю. Он заревел совсем не по-людски, набросился на меня и стал колотить. Гена вопил, рычал, рыдал; он бил меня со всем отчаянием, которое накопилось, он меня ненавидел! Я не сопротивлялся. Когда Геннадий устал, он просто поднял меня и вышвырнул из дома. Я тихо побрел по скудному снегу прямо как был, без обуви, без куртки. Вдруг, за спиной послышался выстрел! В первый миг я решил, что Гена палит по мне, но тут же догадался, что это не так! Я ринулся обратно в дом, но было уже поздно. Они лежали рядышком, бездыханные! Честно говоря, моя душа никак не отозвалась на смерть Геннадия. Я скорбел о нем уже много позже, а в то мгновение внутри уже разверзлась такая пустота, что только ужас не постеснялся забраться в нее.