Мир пропал, оборвался! Он потух вместе с глазами Лили. По привычке еще дергался, пыхтел, но это только рефлексы. Оставаться дольше в вашем доме было никак невозможно! Я ушёл. Худо-бедно снежком я счистил с себя кровь. Повытаскал из лица осколки с золотой каймой и отправился встречать тебя, Соня, из школы. Я отвел тебя к бабушке с дедушкой. Потом пошел и сдался.
Лодочник замолк. Повисло молчание. Оно затянулось надолго, лишь настойчиво тикали часы. Все погрузились в свои мысли, никто не хотел говорить или обсуждать что-то вслух. Спустя много времени Соня заговорила:
– Я очень любила Лилю. Ее, конечно, все любили! Она была такая добрая, умела радоваться жизни, всегда поднимала мне настроение! Я помню, что она болела. Только я не знала, что точно с ней твориться – со мной об этом никогда не говорили, но это были темные времена! В памяти все, как сумбурный кусок прошлого, однако я припоминаю отдельные детали… Мне не разрешали часто к ней заходить. Помню, как папа мыл Лилю! Он приносил тазики к постели и тер ее тряпочкой. Помню, что все были мрачные, взрослых было не расшевелить! Когда я спрашивала папу, что с Лилей, он через силу улыбался – семижильными потугами держал передо мной мину – и говорил: " Она болеет, но скоро все будет хорошо! " Он умудрялся сказать так, что я ни капельки не верила и становилось жутко! Потом я стала жить у бабушки. Она тем более не отвечала на мои вопросы! Со временем меня приучили винить во всем вас!
– Я правда виноват перед тобой, Соня! Мы все так были заняты Лилей и своими чувствами, что совсем забыли о тебе!
Соня покачала головой:
– Теперь я в этом не уверена! Лиля все равно бы умерла, а папа поступил бы так, как поступил! Итог был предрешен. Если вы и могли что-то изменить, то только для себя. – она помолчала, потом спросила шепотом: – В тюрьме было очень плохо?
– Не хуже, чем у меня в голове.
– Как вы посмели!? – подала голос Люба. Все повернулись к ней. Она сидела белее полотна и таращилась на Лодочника. – Как вы посмели распоряжаться чужой жизнью!? Господь дает нам только то, что мы можем вынести! Неизвестно, что их ждало впереди – случаются чудеса исцеления, а у Геннадия был еще шанс одуматься и взять себя в руки! Тогда Соня бы не осталась сиротой!
– Лиля сама этого хотела! – напомнила Соня, но Лодочник мягко тронул ее за руку.
– Не стоит защищать меня, Соня. – потом взглянул на Любу и продолжил. – Мне жаль, что она умерла! Ей богу, жаль! Но я не раскаиваюсь – я сделал бы это снова! Думаешь, Люба, я попаду в ад? Попаду, буду там гореть и мучиться; тлеть в углях своих прегрешений, бесы станут хлестать меня кнутами, черти растянут меня на дыбе и примутся хохотать над моими страданиями! Извини, мне не хватает выдумки, чтобы представить ваш православный ад во всей красе. Но это ничего, скоро сам все увижу! Помнишь, я сказал Лиле, что ничем не могу облегчить ее страдания? Не правда. Я мог забрать их! Теперь муки ждут меня впереди, но Лиля в умиротворении!
– Вы убили не двоих человек! Вы убили троих – Лилю, Геннадию и себя! – протестовала Люба. – Вы свели жизнь к единственному моменту, и теперь только волочите свой век! Дожидаетесь кончины!
– Что тебя так оскорбило, Люба – сам поступок или не православные взгляды на жизнь?
– Вы ужасный человек! – Люба встала и направилась к двери, но уже у самого выхода она пошкрябала ногтями локоть и обернулась, чтобы сказать: – Я… Я, наверное, не смогу прийти завтра .
Лодочник взглянул на нее:
– Как пожелаешь.
Люба ушла, тихо притворив за собой дверь.
Соня повернулась к Сергею Вячеславовичу:
– Я тоже, пожалуй, пойду. Еще нужно найти гостиницу, чтобы переночевать.
– Если хочешь, – робко сказал Лодочник, – можешь остаться у меня.
Соня сдержанно улыбнулась:
– Нет, простите. Я столько лет жила в презрении к вам, что не могу так сразу изменить свои чувства. Даже после правды.