— Если мы, имея в запасе две бомбы, — продолжил Эйзенхауэр.
— Три, — поправил его генерал Бредли, — мне докладывали о трех экземплярах «Штучки».
— Третья еще не готова, — пояснил президент. — Она находится в стадии сборки и отладки, окончание работ — через неделю… Так вот, если мы имея две готовые бомбы и одну на подходе, решились испытать один экземпляр в боевых условиях, то сколько же таких бомб у Советов, если они, не задумываясь, за два дня используют сразу пять экземпляров? Кто даст мне гарантию, что в ответ на наш десант в Порт-Артуре и Владивостоке на Пёрл-Харбор, Сан-Франциско, да и на Вашингтон, наконец, не будут сброшены такие же «Штучки»? И это, господа, будет уже катастрофой. Это вам не военные игры где-то на окраине цивилизованного мира. История никогда не простит нам, если только из-за нашего поспешного решения на землю Америки упадут эти русские чудовища.
Сделав короткий перерыв и еще раз оглядев присутствующих, президент закончил:
— Итак, что нам делать?
— Десант в Порт-Артуре и Владивостоке возможен, но не раньше, чем через пару месяцев, — вступил в разговор генерал Бредли. — Планы требуют уточнения, войска — сосредоточения и погрузки, флот — перемещения…
— То есть, нам совершенно нечем ответить Советам прямо сейчас, сегодня или завтра? — прямо спросил Эйзенхауэр.
— Вы военный человек, господин президент, — уклонился от ответа Бредли. — Сами всё понимаете, разве что, попробовать пару-другую массированных налетов на тот же Владивосток силами Б-29… но…
— Но опять нужно время на сосредоточение, рассредоточение, перемещения? — язвительно спросил Ачесон.
— Нет, организовать бомбардировку обычными бомбами мы сможем в течение суток, и силами до трехсот машин первого эшелона, — ответил Бредли. — ВВС у нас, в связи с корейскими событиями, в полной готовности. Вот только я не уверен, что из трехсот машин вернется на базы хотя бы половина…
— Вы испугались потерь, генерал? — спросил Даллес, явно поддерживая государственного секретаря.
Бредли вздохнул, сдерживая себя, все время проблемы с этими штатскими, лезут не в свои вопросы, пытаются командовать армиями, не попробовав перед этим покомандовать хотя бы ротой… Хорошо хоть президент не из таких, слушает внимательно и — старается не возражать, когда говорят свои, военные.
— При налетах на Германию четыре года назад, — сказал Бредли, — при потерях четверти самолетов в некоторых авиагруппах были массовые отказы на дальнейшие вылеты. Ни трибунал, ни разжалование не помогали. Своя жизнь оказалась дороже погон. Что будет, если мы столкнемся с русской ПВО, говорить как-то не хочется…
— Вы полагаете, что ПВО у русских в Манчжурии сильнее германского на их собственных землях? — поинтересовался Ачесон.
— Русское ПВО к концу войны было сильнейшим в мире, — вздохнул генерал, опять надо доказывать этим политиканам очевидное.
— Я вас перебью, — прервал президент возникшие было дебаты. — Тема нанесения авиаударов по Порт-Артуру и Владивостоку интересная, но что эти удары дадут нам?
— Ответ Советам, как вы и просили, господин президент, — пожал плечами Бредли.
Эйзенхауэр оглядел лица собравшихся. Все, кажется, даже немного повеселели. Еще бы, теперь им предстояло вращаться в привычной атмосфере выработки планов, переваливания друг на друга ответственности, колких замечаний и привычного недоверия к словам собеседника. Всё скатывалось к зауряднейшему совещанию при главе государства.
— Господа! — Эйзенхауэр встал. — Спасибо за высказанные мнения. Совещание окончено. Прошу остаться мистера Ачесона. Остальных же прошу продолжить исполнение своих обязанностей. А вас, генерал Макартур, настоятельно прошу отдохнуть хотя бы восемь часов.
В самом деле, к концу совещания Макартур буквально клевал носом, изо всех сил стараясь не заснуть. Видимо, таковой была реакция его организма на пережитое: внезапный атомный ответ русских, паника и неразбериха в штабе, попытки организовать помощь пострадавшим, а следом за этим — перелет в Вашингтон и нервное совещание у президента.
Военные и штатские зашуршали, задвигались, поднимаясь со своих мест, неторопливо, переговариваясь между собой, принялись выходить из кабинета. Президент смотрел им в след и чувствовал, как с каждым выходящим на его плечи всё тяжелее и тяжелее давит груз ответственности. Теперь, когда они остались вдвоем с госсекретарем, приходилось принимать решение. И, к сожалению, не самое лучшее в его жизни.
— Как вы думаете, Дин, — спросил президент пересевшего поближе к его столу госсекретаря. — Как вы думаете, у русских в самом деле имеется еще с десяток-другой этих дьявольских «Штучек» или же это просто блеф дядюшки Джо? Большой блеф в расчет именно на наш испуг?
— Не думаю, что вы испугались, сэр, — усмехнулся Ачесон. — А что касается русского диктатора… тут в любом случае нет никакой уверенности. Особенно после Бургдорфа.
— Сейчас основная тяжесть ляжет на ваши плечи, Дин, — сказал президент. — Мы не сможем никаким образом наказать Советы. А объявлять полномасштабную войну в условиях неопределенности по вооружениям противника может только глупец. Придется срочно уходить из Кореи, а, возможно, и из Японии. Вам же следует поднимать дипломатическую шумиху везде, где только можно. И организовывать газетную кампанию, главное — в европейской прессе. Кровожадные большевики, сожжение мирных людей в адском пламени, ну, вы и сами понимаете, вплоть до обвинения в провокационной бомбежке Сеула…
— С Сеулом не получится, господин президент, — вздохнул Ачесон.
— Что-то не так? — встревожился Эйзенхауэр. — Я что-то упустил из последних новостей?
— Да, к сожалению… Из-за этих треволнений, безалаберности… — Ачесон спрятал глаза. — Вообщем, еще утром 29 числа русские через свое агентство РосТА заявили о нашем атомном ударе. Мы не успели ничего ответить, но теперь обвинение русских в провокации будет выглядеть неправдоподобно.
— Это что же получается, — моментально прикинув в уме сроки прохождения информации, время на принятие решений в далеком Кремле, сказал Эйзенхауэр. — Получается, что они ждали и были готовы к нашему удару? Вы поняли о чем только что сказали, Дин?
— Утечка информации, сэр, — пожал плечами госсекретарь. — Причем, на самом высоком уровне. Ведь русские ответные удары были рассчитаны и подготовлены заранее.
— Н-да, в самом деле, — чуть смутился президент. — В суматохе, порой, не видишь очевидного. Не могли же русские за полдня решиться на ответный удар, выбрать цели, доставить на манчжурские аэродромы груз «штучек»… Все, оказывается, гораздо хуже, чем я думал…
Ачесон промолчал, к чему комментировать очевидное? Русские не только переиграли всех в Европе, оставив британцам и янки головную боль в виде нищих, но полных амбиций и гонора государств на Балканах и недовольной всем и вся Польши. Они забрали себе, как-то удивительно легко, почти играючи, весь Ближний Восток. Они смогли показать силу местных арабским шейхам, имамам, эмирам и прочим. Теперь вот — показывают американцам зубы на Дальнем Востоке. Да что там зубы — клыки, волчьи, хищные, крепкие. Попробуй, тронь — в ответ от собственной шкуры клочья полетят…
— Как вы думаете, Дин, дадут ли мне подготовить страну к войне с Советами, или уже через пару недель в этом кабинете будет сидеть Никсон и послушно кивать на звонки секретаря Рокфеллера?
— Все в руках Господа, — склонил голову Ачесон.
— Вот уж только Бога не хватало приплетать в наши земные дела, — раздраженно сказал Эйзенхауэр. — Слушайте, Дин, завтра утром я издам указ о выводе наших войск из Кореи и Японии. И о повышении боеготовности стратегической авиации. И попробую договориться с Конгрессом об увеличении ассигнований на ракетные разработки. Там у нас совершеннейший провал, а за ракетами — будущее. Вы постарайтесь напугать европейцев, если надо — съездите туда лично, надо сколотить чисто военный союз из британцев, французов и немцев, и оформить его создание как можно быстрее. И еще — попробуйте пригласить ко мне еще сегодня русского посла, как его… Ньюмен? Нофикофф?