– Что хочешь? Долг твоего брата спишу вчистую.
– Гогена, висящего в твоем кабинете, – протягиваю руку, чтобы скрепить сделку, и вижу нерешительность, написанную на физиономии спорщика. – Поганец Игорек меня не интересует.
– Давай, Боря, не дрожи рукой. – вдруг подает голос Федор. Впервые наверное в жизни он не сидит безучастно. – Это же не душа, в конце-концов. Хотя, они, наши души давно уже заложены. Моя уж точно, – задумчиво, словно про себя заканчивает он. Философ комнатный, блин.
– А теперь правила, – разжимаю я пальцы, все еще чувствующие чужое пожатие.
– Неделя. Случайно выбранная мной баба. И полная свобода действий. Правил никаких.
– Что я должен сделать? – затея Бори меня начинает напрягать. – Не убить же несчастную? Если так, то Алмаз твой.
– Так неинтересно, – рычит Борис Маркович, – Убивать не надо. Она сама должна будет пожертвовать собой, ради тебя. Это будет доказательством.
– Доказательством чего? – в голове мутится, как после недельного загула.
– Влюби в себя дуру за неделю. И еще. Все это время она должна жить в твоем доме, не знаю как ты заманишь курицу. Можешь вырубить, украсть. Запугать – возможности безграничны, ни в чем себе не отказывай. Федюнчик, вон, не смог заманить красавицу. Хватило трех дней, чтобы он задрал лапки вверх.
– Это дурацкое пари, Борь. Бабы вешаются на меня гроздьями. Их любовь огромна и бесконечна. А еще она безусловна. Потому, что это чувство не ко мне, а к деньгам и положению, которые я могу им дать. – Мне становится смешно до одури. – Ты ведь проиграешь. Я готов. Выбирай жертву.
– Вон та, толстая. С глазами больной собачки. Более некрасивых чем эта, тут нет, – ухмыляется Борька, указывая глазами через дымно-мутное стекло на столик в глубине зала, над которым тут же вспыхивает тусклая лампочка. Кабинет зоны Борьки сделан так, что мы можем наблюдать за тем, что творится в зале, а посетители за нами нет. – Если через семь дней страшилище бросится за тобой в огонь, считай ты выиграл. Отказаться можешь в любой момент. Но Алмаз мой в этом случае. Рукопожатия достаточно, конечно, я тебе верю, но есть еще запись камер наблюдения.
Надо наверное пересмотреть мое мировоззрение. Таких друзей за хобот да в Третьяковку. Думаю, что звание моего близкого приятеля Боря лишится сразу, как только безумие войдет в завершающую стадию. И чертову незнакомую бабу мне даже жаль.
Пропускаю последние слова Бориса мимо ушей, потому что не могу даже дышать, глядя на женщину, указанную старым другом. Федор тоже не сводит глаз с закланной овцы, и его бледность кажется мне пугающей.
– Только не она, – шепчет доктор. – Ты специально? Ты больной ублюдок. Не может бомба попасть два раза в одну воронку.
– Вы знакомы? – спрашиваю я, борясь с тошнотой. Кажется, что я участвую в постановке театра абсурда.
– Нет, нет, – шепчет Федька. Врет. Все подстроено, и эта толстая не случайно сегодня оказалась возле моего офиса. Надо же, решили меня развести. Я же вижу, как смотрит на дурнушку мой кум.
Повеселился, мать их.
– Да пошел ты, – рычу злобно, чувствуя себя шакалом унюхавшим кровь и страх и резко встаю с мягкого кресла. – Баба влюбится в меня. Готовь полотно. И если я узнаю, что вы меня решили развести, Боря, не посмотрю, что мы друзья. Ты понял?
Злость бурлит и клокочет, когда я выхожу в воняющий ароматизаторами общий зал. Чертова баба сидит ко мне спиной, вся изогнувшись буквой зю. Что ж, начинаем игру, детка.
Мне кажется, что если я обернусь на голос и посмотрю на говорящего, то превращусь в каменную статую. Жертва Медуза Горгона. Смешно. В теле звенит каждый нерв, каждая мышца. А еще чертово эластичное кружево на моей ляжке предательски скручивается бубликом. И это означает только одно – я снова опозорюсь.
– Потанцуем? – глупо шепчу я, резко разворачиваясь. Шепчу куда-то в широкую грудь, обтянутую прекрасной белой тканью, боясь поднять глаза выше, чтобы не встречаться взглядом с насмешливыми ружейными дулами.
– Я только пою, Супергероиха, – мурлычет этот огромный кот, глуша все посторонние звуки вокруг. – И, кстати, обычно чулки с женщин в моем присутствии падают быстрее. Ты выбиваешься из графика.
– Хам, – наконец-то сбрасываю с себя первое оцепенение. Он ловит мою руку возле своей щеки, когда я уже зажмуриваюсь в предвкушении звонкого шлепка.
– Терпеть не могу, когда меня колотят по физиономии, – хрипит он, склонившись ко мне настолько близко, что я чувствую горячее дыхание. Проклятый чулок болтается уже где-то на щиколотке. И где мои подружки, интересно? Почему не спешат спасти меня? Я вдруг осознаю, что мы двигаемся в унисон с Ярцевым, танцуя какой-то странный, хаотичный танец.