— То есть эмиссар для другого человека выглядел бы по-другому?
— Да.
— Другим мальчиком или чем-то абсолютно иным?
— Не могу вам ответить. Не все хотят об этом говорить. Эмиссары выбирают тот образ, который позволит им добиться своего. Чтобы так посочувствовать женщине, вы должны быть в нее влюблены. Мужчине, возможно, вы вообще не захотели бы помочь, даже такому, с кем выгодно наладить дружбу или чье отношение к себе хотели бы изменить. Просто не испытали бы нужных эмоций, увязли в задних мыслях, опасениях и сомнениях.
— Однако…
Глупое слово никак не выражало степени подавленности, в которую его повергло это холодноватое препарирование. Действительно, ребенок… Будь на месте мальчика Вера, ответственный секретарь издательства Кобуркин или литред Сан Саныч, стал бы он врать, красть, прятаться, вытрясать из себя душу, скорчившись в грязной будке с тетрадью на коленях? Нет, не стал бы. Отношения с Верой сошли на нет задолго до их официального развода, Кобуркин каждый раз спрашивал его фамилию и каждый раз забывал, а литературный редактор при его появлении в кабинете собирал на лице складки и демонстративно переходил на французский, которым владел в совершенстве. Их взаимная неприязнь началась с первого тома «Поля и Афанасия», где Александр неправильно употреблял французские слова в репликах героя, а закончилась… да до сих пор не закончилась.
— Надо же на работу сообщить, — вдруг осенило его. — Ну, что я тут… задержусь. Написать за свой счет отпуск… Потому что ведь непонятно, сколько это все продлится… А там план.
Врач прижала к сгибу его руки марлевый квадрат и заставила придерживать, пока не остановится кровь.
— Не надо. Вам оформят творческую командировку в другой климат по медицинским показаниям. Будете работать как обычно, только на расстоянии.
— Можно будет писать? — удивился Александр, даже привстав с лежанки.
Она удержала его в сидячем положении, которое оказалось ей нужным в этот момент.
— Под наблюдением. — Врач отвела лампу в сторону и посветила ему в глаза тонким фонариком, начертила на груди какие-то знаки тыльной частью рукоятки. — Это и есть та самая наука, которой вы должны помочь. Вы будете работать, а мы — следить за вами. Для психики нет ничего лучше, чем привычное рутинное занятие.
Сказанное круто меняло дело. По рабочему графику он должен был сдать на редактуру четвертый том, он его сдал, но вот никакие правки рассмотреть не успел. А они там наверняка были, как обычно — в огромном количестве. Редакторский карандаш проходился по каждой странице плугом, оставляя за собой борозды отметок, стрелок, кружочков, черточек и прочих оккультных символов, отправляя в мир мертвых казавшиеся Александру особенно удачными сравнения и нагруженные смыслом повторы. Как-то он пожаловался Вере, что чувствует себя Павлушей Чичиковым, который «задурил» — в прописях приделывает буквам кавыки и хвосты, пока его за ухо не схватят. Вера шутки не поняла — редакционные правки обязательны для всех, при чем тут Чичиков?
А ведь тетрадь тоже требуется править, прежде чем отправлять в печать.
— Что с вами? — спросила врач, опуская дужки стетоскопа на шею и глядя на раскачивающуюся стрелку тонометра. — О чем думаете?
— Скажите… — Александр сбился, а потом махнул рукой, пусть будет косноязычно. — Как это все делается? Ну, то есть если я здесь, а тетрадь там? Я даже не перечитывал. А когда издадут, исправить будет нельзя.
Она поняла, что его беспокоит, и слегка похлопала его по запястью.
— Никто не изменит ни слова в написанном, — пообещала она. — Даже если у вас есть ошибки, текст, вызвавший цветок, должен оставаться константным. Читатели увидят вашу книгу такой, какой вы ее создали. Только распространяться она будет без вашего настоящего имени, под псевдонимом. Это делается ради безопасности, чтобы у вас сохранился шанс вернуться к нормальной жизни. Я вас успокоила?
— Отчасти. — Александр посмотрел на сдувающуюся манжету. — А вы…
Он запнулся, не зная, как именно спросить, не хотела бы она прочесть написанное. Ведь если бы она оказалась тем самым потребителем, то это очень многое изменило бы. Существенно изменило…
— Нет, — неожиданно сухо и жестко сказала она. — Я не гожусь на роль Настеньки. И давайте закроем эту тему. Вставайте, одевайтесь.