Такой же путь предстоит ему и в дальнейшем. Надо снова начинать с самых азов. Посещая заводы и мастерские, Фультон достаточно насмотрелся на трудности инженерного дела. Ему не хотелось быть полуневеждой, вроде лорда Стэнгопа, который со своими деньгами мог позволить себе роскошь неполного знания.
— Когда же, — думал Фультон, — кончится эта пора ученичества? Сперва ученик ювелира и часовщика, затем ученик живописца, сейчас снова надо итти учиться.
Но у кого? Учителя, который был нужен Фультону, не было вовсе. Этим учителем должна была стать сама жизнь.
ФУЛЬТОН НА ЗАВОДЕ
Круто и решительно изменил Роберт Фультон свой жизненный путь. 1790 год он встретил в совершенно иной обстановке.
Чтобы основательно познакомиться с практикой инженерного дела, он решил уехать из Лондона и поступить простым рабочим на один из механических заводов в Бирмингаме.
К нему как будто вновь вернулись юные годы, когда он тайком от матери посещал кузницу и литейную старого Дана. Те же искры огня, то же пламя, струи жидкого чугуна, льющегося в песчаную форму. Но как все остальное не похоже на простые приемы дановой кузницы! Многое из увиденного здесь было ему еще непонятно, но каждый месяц работы обогащал его новыми впечатлениями. Фультон не отказывался ни от какой работы и все, что ему поручали, исполнял аккуратно и скоро. Работа точно кипела в его ловких руках. Особенно любил он разборку, чистку и сборку станков. Сложность конструкции не ставила его в затруднение. Уроки часового искусства в мастерской Смитсона не остались бесплодны.
Мастера и инженеры заводов, где работал Фультон, недоумевали — откуда в этом черноглазом парне из дикой Америки столько сообразительности и недурного знания механики? На расспросы любопытных о его прошлом Фультон либо отмалчивался, либо сам закидывал вопрошавшего градом вопросов.
За три года Фультон переменил несколько заводов в Бирмингаме — центре английского машиностроения.
Фультону иногда с трудом верилось, что совсем недавно он жил в удобной комнате великолепного дома на одной из шумных столичных улиц, одевался у лучших портных, обедал в обществе остроумнейших и блестящих представителей лондонского общества, бродил по музеям, посещал картинные галлереи английской знати, проводил вечера в Дрюриленском театре, восхищался игрой Гаррика и мисс Сиддонс…
Сейчас его окружала настоящая, крепко спаянная, трудовая семья. Крепкие, мускулистые шотландцы-молотобойцы, покрытые копотью литейщики и кузнецы были ближе и понятнее Фультону, чем элегантные друзья-приятели по вестовской мастерской. Сказывались врожденный демократизм и воспоминания раннего детства.
Заработка Фультона хватало лишь на самое скромное существование. Единственная роскошь, которую он позволял себе, была отдельная, чистая комната на окраине Бирмингама. К чистоте и опрятности он привык уже с самого раннего возраста, а отдельная комната была ему необходима для спокойных вечерних занятий. Но даже на эти скромные удобства заработка рабочего было мало, приходилось тратить скудные сбережения, оставшиеся от продажи копий с картин.
Утро и день Фультон проводил на заводе. Выполнив заданную работу, он ходил из мастерской в мастерскую, расспрашивал, вымерял, запоминал и записывал. Как губка, впитывал он в себя знания тысячи практических, пригодившихся впоследствии мелочей. «Упущенная деталь, иногда может погубить крупное дело», — любил он повторять слова одного старого мастера. Фультон удачно справлялся с починкой станков, обреченных на слом за негодностью. Он тщательно измерял износившиеся детали, сравнивал их с устройством исправных станков, вычерчивал, отливал новые части. Собранные им станки начинали работать, как новые.
Репутация «доктора заболевших станков» прочно утвердилась за Фультоном на заводах, где он работал.
Вечером — обед, небольшая прогулка и опять за работу. Фультон понимал, что приобретаемые им практические знания лишь тогда дадут ему возможность создать что-то новое в технике, когда он прочно и глубоко овладеет теорией. Природные способности позволяли Фультону успешно разбираться в основах физики, механики и математики. В то время еще не существовало хороших учебников, и Фультону иногда приходилось долго и упорно заниматься, чтобы овладеть какой-либо научной областью. Особенно много путаницы было в химии и физике. Теория теплорода властно царила в науке, а работы Пристлея и Лавуазье о сущности горения еще не получили признания.
Во время своего пребывания в Бирмингаме Фультон не порывал связи с мистером Вестом. Знаменитый художник с живым интересом следил за судьбой своего бывшего ученика. Не упускали его из виду и лорд Стэнгоп и герцог Бриджуотерский.
Лорд Стэнгоп увлекался теперь новой идеей — создать судно, которое могло бы двигаться силой пара и тащить за собой караван нагруженных барок. Такое судно мы — теперь попросту называем буксиром, тогда же о нем могли мечтать лишь такие энтузиасты, как лорд Стэнгоп, и еще полдесятка других фантазеров.
Идея самодвижущегося судна постепенно начала занимать и молодого Фультона.
В Бирмингаме он имел случай увидеть Уатта. Для починки присланной на завод паровой машины необходима была консультация ее знаменитого изобретателя. Как способный механик, Фультон получил разрешение вместе с инженером завода отправиться в мастерские Бултона и Уатта, находившиеся в Сохо.
В гениальной машине Джемса Уатта идея парового двигателя получила свое полное воплощение. Наружный конденсатор, автоматическое регулирование пара, цилиндр с двойным действием, параллелограмм Уатта, превращающий криволинейное движение конца балансира в прямолинейное движение поршня, кривошип и индикатор для записи работы машины, — все эти детища плодотворного уаттовского ума блестяще доказали свою практичность и жизнеспособность. Завод Уатта и его верного компаньона Болтона вышел уже из полосы затруднений. Новая паровая машина шаг за шагом завоевывала заводы и копи. Десятки этих машин исправно работали в Англии и начали проникать за границу. Пятидесятипятилетний Уатт стал признанным вождем английской машиностроительной техники. Мнение его в этой области было решающим.
Не без внутреннего волнения переступил Фультон порог дома Уатта. Навстречу приехавшим вышел слегка согнутый, крепкий старик с седыми, зачесанными назад волосами. Серые глаза внимательно, поверх очков, оглядели вошедших. Когда главные вопросы, связанные с исправлением паровой машины, были выяснены, Фультон решился спросить Уатта, что думает он о возможности применения его машины для сухопутного и водного транспорта?
Уатт, как большинство близоруких, пристально посмотрел в лицо собеседника и, немного задумавшись, отвечал, что он давно уже думал об этом вопросе, но дела по заводу мешали ему попытаться приняться за его разработку.
— Во Франции паровую машину в 1770 году пробовал поставить на колеса некий капитан Кюньо, но опыт закончился неудачно. Машина разбилась, наехав на стену. Недавно, как я слышал, во Франции же маркиз Жуффруа пытался построить судно с паровой машиной, но вес ее оказался слишком велик для маленькой лодки. У вас в Америке тоже были попытки применить силу пара к передвижению по воде, но я не знаю, чем они кончились. Это трудная, очень трудная вещь… Попутно надо решить еще немало серьезных вопросов. Я уверен, что эта задача будет когда-нибудь решена… Может быть, вам, молодой человек, удастся то, чего я не успею закончить, — улыбнулся Уатт.
«А отчего бы и нет? — думал Фультон, возвращаясь домой. — Почему бы мне не поработать над этой задачей?»
Изучая жизнь крупных изобретателей и ученых, интересно проследить отдельные фазы роста их идей и главных работ. Очень соблазнительно бывает связать рождение этих идей с какими-нибудь событиями раннего периода их жизни. Так выросла легенда об упавшем яблоке, якобы наведшем юного Ньютона на идею всемирного тяготения. Так создался рассказ о прыгавшей крышке кипящего чайника, внушившей молодому Уатту мысль об упругости пара…
В биографии Фультона не найти ничего подобного «чайнику» или «яблоку». Идея создания парохода, может быть, и мелькала в его сознании как заманчивая мечта среди десятков других идей и предположений, но она еще не была мыслью, поглощающей все существо человека.