Держа в одной руке сверток чертежей, Фультон первым сделал поклон, полный достоинства.
Наполеон ответил легким кивком головы.
— Я имею немного времени, чтобы выслушать вас, мистер… — Наполеон на одно мгновение запнулся, но его громадная память тотчас же подсказала ему фамилию собеседника… — мистер Фультон. Я принял вас исключительно по просьбе министра, господина Карно. Расскажите, по возможности коротко, сущность вашего проекта и ваши дальнейшие пожелания.
С этими словами Наполеон снова наклонился над картой Германии, испещренной десятками карандашных цветных линий, кружков и квадратов.
Фультону уже сообщили, как надо говорить с Первым консулом. Кратко, ясно и четко. А главное, уметь во-время помолчать.
— Сущность моего изобретения и результаты его испытания вам, наверно уже известны, гражданин Первый консул. Я не пытаюсь создать невозможное. Я иду по пути, уже указанному другими изобретателями и учеными. Паровая машина Уатта оправдала возлагавшиеся на нее надежды. Заводы Англии…
— Об Англии — после, — прервал говорившего Наполеон, — переходите к вашему изобретению…
— Я и хочу это сделать, — спокойно продолжал Фультон. — Назначение моего изобретения — дать возможность морским и речным судам двигаться по воде в любую погоду, не завися от ветра. Цель изобретения — удешевить перевозку товаров, ускорить и облегчить сообщение между отдаленными странами, поднять благосостояние…
— … Увеличить счастье народов, содействовать всеобщему миру? Разве не так? Ах, господа идеологи, вы решительно неисправимы! — усмехнулся Наполеон, снова перебивая Фультона. — Расскажите-ка лучше, что может дать мне ваше изобретение сейчас, в самое ближайшее время. Не говорите только о тех благах, которые ваша машина даст нашим внукам… Я веду войну с Англией. Вы — американец, сами недавно закончили с ней воевать. И поверьте мне — скоро будете воевать снова. Если ваше изобретение может в чем-нибудь помочь мне и Франции в борьбе с тиранией Питта — я готов выслушать вас. Если нет — тогда не будем отнимать времени друг у друга.
Фультон должен был бы оценить вежливость последнего оборота. Через год конец фразы звучал бы иначе: «отнимать мое время…»
— Господин Первый консул, именно поэтому я и решаюсь вас беспокоить. Построенное мною судно, движущееся силой пара, может облегчить перевозку французских войск к берегам Англии. Я имею в виду, конечно, целую флотилию таких паровых судов, гораздо больших размеров. Кроме того, паровое судно может тащить за собой еще несколько груженых барж такой же вместимости. Сорок больших паровых судов с двумястами барж могут за сутки перебросить через Ламанш стотысячный корпус…
Наполеон иронически усмехнулся. Но усмешка мгновенно перешла в гримасу гневного раздражения. Он повернулся и быстрыми шагами подошел к широкому окну кабинета и отдернул бархатную портьеру. Из окна видна была набережная реки и пристань, с причаленной к ней паровой лодкой Фультона.
— И вы хотите уверить меня, — крикливо воскликнул Наполеон, — вы хотите меня убедить, что эта дымящаяся посудина способна заменить хороший парусный корабль или гребную галеру… Мне рассказывали о первом дебюте вашего судна. Оно дымило и грохотало так, что его слышали на Монмартре. Для рекламы это отлично… Парижане, говорят, были в полном восторге… Но на войне это никуда не годится… Хотел бы я видеть, как на таком шумном сооружении можно незаметно подобраться к врагу. Он должен быть слеп и глух, чтобы за пять миль не расслышать приближения вашего стим-бота, — кажется, так называется пароход по-английски?
Фультон, бледный от волнения, — в эти минуты решалась судьба его изобретения, — нервно мял сверток чертежей, который он так и не успел развернуть.
Наполеон остановился и, круто повернувшись, подошел к Фультону. Несколько мгновений оба они молча стояли друг против друга. Фультон — высокий, худощавый с черными, беспорядочно спутанными волосами, закрывавшими высокий, изрезанный морщинами лоб, и близко — на расстоянии вытянутой руки — Наполеон Бонапарт — плотный, коренастый и крепкий, на полголовы ниже своего собеседника.
Не такого приема ожидал американский изобретатель. Он рассчитывал на самую простую внимательность. От сдерживаемого волнения под глазами его обозначились синеватые тени. В такие минуты во французском произношении Фультона резко начинал чувствоваться английский акцент, невыносимый для Наполеона, как и все, что напоминало ему о Британии.
— Ну, короче говоря, что же вы от меня хотите? — спросил он Фультона.
— Я хочу продолжать мои работы над усовершенствованием парохода и передать мое изобретение Французской республике. — Фультон был плохим дипломатом, иначе он сказал бы — «в ваше распоряжение».
— Для этого необходимы средства, которых у меня уже нет. — Фультон сделал ударение на слове уже. Но до слуха Наполеона гораздо лучше дошло слово «средства».
— Ага! Так я и знал! Дело должно непременно кончиться этим! Денег, денег и денег… Вечное выманивание денег из государственного кармана… Один просит денег на усовершенствованную ракету, которая не будет летать, другой — на пушку, которая не будет стрелять, третий — на паровое судно, которое может лучше дымить, чем плавать… Знаете, что на пятьдесят тысяч франков, которые просит у меня Карно для вашего парохода, я могу оборудовать две полевых батареи?
Первый консул резко оборвал свою речь и снова склонился над картой.
— Сожалею, что не могу быть вам полезным, мистер Фультон…
При этих словах Наполеона обе половинки дверей кабинета раскрылись, точно сами собой. В их темном прямоугольнике уже показалась фигура дежурного ад’ютанта.
Аудиенция кончилась. С нею кончились и мечты Фультона о возможности продолжения его изобретательской работы во Франции. Вечер того дня, когда он беседовал с Первым консулом, был самым тяжелым днем в жизни Фультона. Ливингстон сделал для него все, что может сделать друг и товарищ. Товарищами по общей работе они стали с того времени, когда Ливингстон посоветовал Фультону начать работать над пароходом, друзьями сделал их отказ Бонапарта.
Никакое обычное деловое товарищество не выдержало бы такого удара, как полное крушение всех перспектив и надежд. Но два года совместной работы и близкого общения с Фультоном покорили американского дипломата. До знакомства с Фультоном идея создания судна, движущегося силой пара, казалась Ливингстону лишь интересной новинкой, не лишенной, однако, и некоторых надежд на материальный успех. Теперь мысль о создании нового способа сообщения стала содержанием его жизни, ее целью и смыслом. Для дальнейшей борьбы он готов был теперь пожертвовать карьерой и всем своим состоянием. Это о» и доказал в ближайшие годы.
В долгой ночной беседе оба признали, что дальнейшие попытки продвинуть идею парохода во Франции обречены на неудачу. Война с Англией была в самом разгаре. Сокрушительной лавиной неслись на запад наполеоновские полки. Все находилось в движении, все кипело кругом, как в котле. Франция стояла на пороге империи. Если новое изобретение было отвергнуто Наполеоном, — нечего было ждать поддержки ни от кого. Никакой капиталист теперь не даст и сантима на судно, движущееся силой пара.
Впрочем, Фультон и не намеревался искать этих капиталистов. Он мог еще примириться с тем, что его изобретение не было понято… Но мысль, что его, Фультона, подозревают в шарлатанстве и выманивании казенных денег, была совершенно невыносима. Аппелировать к общественному мнению Франции? Искать поддержки у научных кругов? Ливингстон и Фультон понимали, что теперь это не приведет ни к чему. Людовик XIV бросил когда-то крылатую фразу: «Государство — это я». Теперь ее с еще большим правом мог бы повторить Наполеон.
У Наполеона бывали редкие моменты, когда ему изменяло обычное уменье разбираться в делах и людях. Одним из таких моментов была недооценка значения парохода и его изобретателя Роберта Фультона.
Маршал Мармон, один из сподвижников Наполеона, в своих мемуарах, изданных в 1857 году, пишет об этой непонятной слепоте Первого консула.
«Американец Фультон предложил применить к мореплаванию паровую машину как наиболее могущественный из всех известных нам двигателей. Бонапарт, бывший против всяких нововведений вследствие своих предрассудков, отклонил предложение Фультона. Это отвращение ко всему новому об’ясиялось его воспитанием… Но благоразумная сдержанность, говоря мимоходом, не должна переходить в презрение к улучшениям и усовершенствованиям. Однако Фультон продолжал настаивать на дозволении ему сделать опыты и показать результаты того, что он называл своим изобретением. Первый консул считал Фультона шарлатаном и не хотел ничего слышать. Два раза я пытался разубедить в этом Бонапарта, но безуспешно… Невозможно и определить, что случилось бы, если б только удалось изменить его взгляды… Фультона послал нам добрый гений Франции. Не послушавшись его голоса, Первый консул выпустил из рук свое счастье».