Возможно, что Фультон знал о работах Горнблоуэра и корнуэльского инженера Артура Вольфа, создавших паровую машину с двумя степенями расширения пара, поступавшего сперва в цилиндр высокого давления, а из него в цилиндр с низким давлением. Машины эти оказались впоследствии значительно более экономичными, чем машины одноцилиндровые. Но в 1804 году (год, когда Вольф получил свой патент) они еще не доказали своих преимуществ, и Фультон, желая избегнуть лишнего риска, остановился на обычной конструкции машины Уатта.
Впоследствии Саймингтон, один из пионеров пароходного сообщения в Англии, обвинял Фультона в заимствовании у него ряда идей и конструкций, с которыми Фультон будто бы ознакомился в 1802 году во время испытаний «Шарлотты Дёндас» — небольшого парового катера с гребными колесами у кормы. В подтверждение своих слов Саймингтон указывал на одинаковые размеры его паровой машины и машины Фультона. Аргумент, по меньшей мере, неосновательный, так как размеры эти, в конечном счете, зависели от строившего их завода, а не от заказчика. Совершенно неверно также утверждение, будто Фультон лично был в начале 1802 года в Шотландии и видел, как испытывался пароход Саймингтона. В это время Фультон безвыездно жил в Париже, работая над своим пароходом.
Постройка машины подвигалась медленно — у завода было много заказов. Фультон к тому же был небогатым заказчиком, наоборот, не желая вводить Ливингстона в излишние траты, он торговался за каждый фунт стерлингов. Неудивительно, что сооружение паровой машины, с многочисленными ее переделками, заняло целых два года. Вынужденная бездеятельность была невыносимой для активной натуры Фультона. В свободное время он снова возвращался к своим прежним, отложенным, но не забытым, проектам подводной лодки и мины. К этому его толкнули и некоторые другие причины.
После разговора с Фультоном экспансивный лорд Стэнгоп решил, что он, как англичанин, не имеет права молчать. Через несколько дней он выступил в парламенте с горячей речью, указав на опасность, которая может грозить английскому флоту, если замечательные изобретения американца Фультона попадут в руки другой иностранной державы, которая использует их во вред английскому королевству. В ярких красках лорд Стэнгоп описал будущую сокрушительную силу нового рода оружия.
— Ни один порт, — восклицал Стэнгоп, — ни одна стоянка судов не будут в полной безопасности от нападения невидимого врага! Меткий удар подводной мины — и великолепный корабль его величества уничтожен!..
Речь кончилась традиционным парламентским запросом: а известно ли правительству, что… и т. д.
Правительство, конечно, имело сведения о многом из того, о чем говорил с трибуны Стэнгоп. Как бы то ни было, выступление лорда Стэнтопа заставило парламент насторожиться. Отечественный флот и неприступность английских берегов были наиболее чувствительным местом в системе государственной обороны. Для изучения поднятых Стэнгопом вопросов была выбрана парламентская комиссия, с участием членов правительства и видных морских экспертов.
Через лорда Стэнгопа Фультон получил приглашение приехать в Лондон для переговоров, имеющих первостепенную важность. Работы по постройке машины могли итти на заводе и без его непрерывного наблюдения. Фультон охотно принял приглашение, догадываясь, что речь идет о торпеде и подводных судах.
Стэнгоп сам повел его к одному из членов комиссии. В кабинете хозяина их ждало целое общество. Были здесь старые «морские волки», корабельные инженеры, лорды адмиралтейства и несколько членов парламента. С Фультоном вежливо поздоровались и попросили ознакомить собравшихся с сущностью его военно-морских изобретений. Этой просьбе предшедствовала, не лишенная пафоса, речь одного из членов правительства.
— Мы давно следим, мистер Фультон, за вашей работой. Мы знаем вас, как способного, талантливого инженера, давшего Англии немало ценных идей и изобретений в области инженерного дела. К сожалению, ваши предложения не могли быть использованы в полной мере правительством, так как внешние обстоятельства отвлекли его внимание. Я надеюсь, что недалеко то время, — это отчасти зависит и от вас, мистер Фультон, — когда мы снова будем иметь возможность вернуться к этой полезной области вашей деятельности. Но сегодня, — в голосе оратора послышались суровые нотки, — сегодня Англия обязана защищаться… На Англию нападают… Вероломно нарушив все договоры, Бонапарт открыто готовится к завоеванию нашей страны… Но возможно ли, чтоб свободная Англия подчинилась тирании одного человека, присвоившего себе титул императора Франции? Само провидение, — оратор поднял глаза к потолку из резного темного дуба, — наслало на Бонапарта умственное ослепление. Вместо того, чтобы оценить ваши замечательные изобретения, он, к нашему великому счастью, не понял их значения, отказался от предложенной вами помощи…
Мистер Фультон, мы — дети одной матери Англии! В американцах течет та же кровь, что и в нас, англичанах. Недавно мы поспорили с вашей страной… Вы захотели сами распоряжаться своей дальнейшей судьбой. Мы это поняли и примирились с исторической неизбежностью. Не будем вспоминать прежние счеты… Сейчас обе страны — старая и юная Англия, — да позволено будет мне так назвать вашу родину, должны подать руку друг другу.
Сейчас у нас один общий враг. Перед нами он уже сбросил свою личину. Но вы ему еще нужны в ближайшие годы. Вот почему он ищет содействия в нейтралитете Америки. Я знаю, вы скажете мне — Франция наша бывшая союзница в борьбе за независимость. Но Франция Лафайэта, разве это Франция Бонапарта? Разве корсиканский узурпатор не раздавил последние остатки свобод? Франция страдает под игом Наполеона. Тот, кто борется с дерзким захватчиком, борется за свободу Франции, за французский народ…
Плотный джентльмен с тройным подбородком, сидевший недалеко от Фультона, недовольно завозился в кресле и сердито уставился на говорившего. Сосед успокоительно кивнул головой обеспокоенному ' джентльмену.
— Да, — взволнованно продолжал оратор, — я утверждаю, что все народы, которые чтут свободу, должны ополчиться на борьбу с Бонапартом… Британцы никому не позволят растоптать их великую хартию вольностей… Я убежден, что и свободная Америка не захочет потерять свою независимость. Но убеждены ли вы, что после Европы не настанет очередь далекой Америки? Допустим на мгновение — я верю, что этого никогда не случиться, — допустим, что английский флот уничтожен… и новому Тамерлану будет открыта дорога на запад, к берегам свободной Америки…
Короткая пауза подчеркнула последнюю фразу.
— Честолюбие и алчность Бонапарта не знают границ. Сейчас он провозгласил себя императором — это его первый шаг на пути завоевания^ всего мира… Пока не поздно, народы, дорожащие своей независимостью, должны об’единиться в общей борьбе с грядущей опасностью. Если бы еще жил ваш великий Георг Вашингтон, он сказал бы вам то же самое. К сожалению, этого еще не понимают в Америке; но вы, мистер Фультон, с вашими обширными знаниями, с вашими замечательными изобретениями, вы должны помочь нам в борьбе с Бонапартом… Поверьте, Англия сумеет понять и вознаградить людей, которые придут к ней на помощь в эти труднейшие дни испытаний, — оратор сделал многозначительное ударение на слове «вознаградить» и оглянулся на собравшихся в кабинете, ожидая их безмолвного одобрения.
Несколько пудренных париков важно наклонились и снова застыли в монументальном покое, как бы скрепляя от имени Англии слова говорившего.
Фультон не был искусным политиком. Близкая дружба с Барлоу и Ливингстоном не научила его тонкостям дипломатической игры. Он не умел, да и не любил, разбираться в двойном смысле гладко построенных фраз. Из того, что Фультон услышал в этом мрачном кабинете с фамильными портретами елизаветинских вельмож, он понял одно: сильная, могучая Англия нуждается в его изобретениях и ценит его идеи.