И тут, понятно, особое значение приобретают специальные периодические издания — журналы и газеты, которые информируют любознательного читателя о новейших проблемах, поисках, решениях в интересующей его области. Информируют не от случая к случаю, как книги, а регулярно, с четкой ритмичностью, по заранее известному календарному плану.
Пульс мировой науки становится реально осязаемым: любой и каждый может держать на нем руку. И вовсе не обязательно присутствовать на заседаниях ученых обществ, дабы быть в курсе дела. Наука постепенно выбирается из кабинетов и лабораторий, все чаще заглядывая на промыслы и в мастерские.
Конечно, многое потом изменится, и количественно и качественно. Тем не менее можно сказать, что наука на протяжении 300 с лишним лет, пожалуй, лишь следует тем отправным принципам, которые закладываются в XVII веке. Главное же, что характеризует ее развитие на этом «послегалилеевском» этапе, сводится вот к чему: если прежде, в течение всего предшествующего периода, мы наблюдали становление самой науки, то теперь перед нами нечто иное — ее становление как непосредственной производительной силы.
Капитализм, а его биография начинается, по существу, именно с XVII века, с английской буржуазной революции, «первым ставит естественные науки на службу непосредственному процессу производства» (К. Маркс). С другой стороны, «развитие производства дает средства для теоретического покорения природы».
Но почему так, почему это впервые удается именно капитализму? Только крупная машинная индустрия, поясняет В. Ленин, делает необходимым — заметьте! — систематическое применение науки к производству.
В самом деле, обзавестись машиной — это еще далеко не все. Ведь она лишь одно из звеньев технологической цепочки. Пусть важное, пусть главное, но не единственное, причем беспомощное без остальных и, стало быть, в общем-то само по себе никчемное. Прежде чем сделать, скажем, паросиловую установку сердцем фабричного организма, необходимо продумать до мелочей весь сложный (и дорогостоящий!) комплекс сооружений, приспособлений, коммуникаций, чтобы все его части составляли гармоническое целое, где нет ничего лишнего. Тут уж никак не обойтись без науки — именно она поможет добиться максимального эффекта минимальными средствами, непрестанно улучшать технологию производства.
Теперь, в условиях свободной конкуренции, «прогорали» любые малоэффективные предприятия — не только ремесленные мастерские, но и мануфактуры, если они не осваивали самую передовую технологию и технику. Час машин пробил! Предприниматели внедряют новшества, механизируют ручной труд.
А ученые? С середины XVII века среди них все больше людей, которые поворачиваются лицом к производству. Они все чаще занимаются его насущными проблемами, причем не только косвенно, в общетеоретическом плане, но и прямо, решая конкретные задачи, поставленные промышленностью. Некоторые из этих «прикладников», обладая практической жилкой, сами становятся преуспевающими бизнесменами. Известно, например, что Д. Уатт был не только изобретателем, но и промышленником.
Видя, к своему вящему изумлению, как бесплотные идеи материализуются в золото, буржуа все менее высокомерно, все более благосклонно взирает на тех «чудаков», людей «не от мира сего», которые корпят над книгами или приборами не ради грядущей наживы, а просто «из любви к искусству». Но он еще не в состоянии оценить значение поисков, не приносящих сиюминутную пользу, — они кажутся ему какой-то заумью.
Ему, дельцу, и невдомек, что его потомки, капиталисты XX века, будут тратить миллионы на подобные исследования. Он сам по себе, ученые сами по себе. Нет, он ничего против них не имеет. Наоборот, он всей душой за науку (вернее, за ее плоды, которые пожинает даром). Финансировать ее в надежде на какие-то результаты?! Э, нет, увольте; уж лучше синица в руках, чем журавль в облаках.
Да, не сразу, далеко не сразу и при капитализме общество осознает колоссальную производительную мощь науки. «Какое дело экономисту до духа изобретательности?.. Хотя наука и преподнесла ему подарки через Бертолле, Дэви, Либиха, Уатта, Картрайта и т. д., подарки, поднявшие его самого и его производство на невиданную высоту, — что ему до этого? Таких вещей он не может учитывать, успехи науки выходят за пределы его подсчетов», — горько иронизировал Энгельс в «Набросках к критике политической экономии» по поводу узколобого практицизма в подходе к науке.