Правда, слова все равно нужны, чтобы решиться на это до, и рассказать, как я это делаю, после. Пусть даже речь идет о том, чтобы избавиться от слов.
Сегодня я растянулся на полу, полностью отдавшись силе тяжести.
Я поднял руку, промычал что-то бессвязное, булькая слюной, выпучил глаза, ни на что не глядя, все в точности так, как, по моим наблюдениям, делаешь ты.
Мне удается входить в состояние, близкое к твоему, даже не раздеваясь. Одежда на мне. Чтобы еще больше походить на тебя, осталось разве что начать писаться. Это было бы доказательством того, что я достиг полного отрешения и способен не обращать внимания на естественную надобность.
К этим упражнениям (правильно ли называть их упражнениями?) я все равно приду через словесную исповедь. Я смотрю на тебя, изучаю, взвешиваю, решаю. Разогнавшись, я прыгаю с трамплина слов. Долетаю до края последнего предложения и попадаю туда, где слов больше нет. Если получится, снова окажусь на другой стороне, цел и невредим. Но я не пленник того состояния, в котором пребываю, и готов выйти из него, когда захочу. Я в трезвом уме. Скажем, сегодня я лежал на полу с блуждающим взглядом. Потолок входил в мою грудь через ноздри. Потом снова выходил наружу и уплывал вверх. Я вдыхал его. Тут позвонили в дверь. Это вы с мамой возвращались с гулянья. Я тут же пришел в себя.
Быть в своем уме — это не предел, это не значит, что упражнение сорвалось. Я не собираюсь воскрешать поэзию утраченного детства, мне до этого нет никакого дела. Скорее мне бы хотелось быть поэтичным в зрелом возрасте, сохраняя при этом ясность ума, сознание, дар слова и все такое прочее.
Мне бы хотелось научиться у тебя пребыванию в мире. Заразиться от тебя.
15
Какой видится мне та минута, когда ты будешь читать эти строки? Предложение, которое я сейчас пишу, окажется у тебя перед глазами через четырнадцать лет. В ту самую минуту, когда ты его читаешь, оно у тебя перед глазами. Где ты его читаешь? Где ты сейчас? Где я тебя сейчас вижу? Мне представляется, что ты читаешь эти строки, прогуливаясь по светлой аллее. Ясное утро, ты идешь мимо деревьев, поглядывая по сторонам, чтобы не натолкнуться на прохожих. Переходя улицу, ты бросаешь взгляд налево, потом направо. Продолжаешь чтение на пешеходном переходе. Смотришь перед собой: свободен ли тротуар. Читаешь дальше, снова поглядываешь вправо-влево: нет ли машин. В предложение проникает свет. Во время чтения ты вскрываешь слово за словом, озаряя их своим взглядом и светом утренней аллеи. Ты пронизываешь фразы вдумчивым взглядом, взламываешь их смыслами, которые возникают из раскрывшихся бутонов черных букв. Слова радуются тому, что сквозь них прошел взгляд моего сына. Он распахнул их и насытил светом.
16
Тициано снова заглянул навестить тебя. Мы вышли пройтись по берегу: он, я и ты. Днем стояла хорошая погода, еще светило солнце. На границе между землей и водой разгоралась битва красок. Море выплескивало ведра жидкой лазури на коричневый берег. Тот отбрасывал ее назад под уклон, и снова выныривал, отливая еще более темным глянцем.
— Да-а, компанейский ты парень, — произнес Тициано спустя несколько минут, в течение которых я молча стоял, уставившись на море.
Я толком не знал, о чем говорить, поэтому рассказал Тициано, что пишу тебе (Сильвана об этом не знает). Я подумал, что с ним и нужно об этом поговорить, ведь он мой лучший друг. Одно время Тициано тоже писал. В каком-то смысле. Тексты песен. Для группы, игравшей в стиле трип-хоп (тогда он был в моде). Пятнадцать лет назад они выпустили диск. После этого Тициано еще больше разочаровался. Поначалу-то он гордился авторством припева "В моей кофеварке одна пустота". У солистки был такой чувственный голос, да и мелодия легко запоминалась. Впрочем, диск прошел незамеченным. Сейчас Тициано делает вид, что не помнит этого диска, но тогда он очень на него рассчитывал, мечтал, что вся Италия дружно подхватит: "В моей кофеварке одна пустота".
— Все это я пишу для одного-единственного человека, — сказал я Тициано. Тут я разоткровенничался и описал ему, каким вижу тебя через много лет. Солнечным утром ты идешь по аллее и на ходу читаешь эти страницы.
Тициано расхохотался.
Я ждал чего угодно, кроме смеха. Тем более от такого скептика, как он. Только я размечтался и уже видел тебя, пока описывал аллею, деревья, весеннее утро, то, как ты читаешь на ходу… Голос Тициано вылился на меня как ушат холодной воды.
— Что тут смешного?
Он полез в карман и достал сотовый. Сотовый у Тициано без клавиатуры, экран во весь телефон, приводится в действие прикосновением подушечек пальцев, их естественным электрическим зарядом. У этой мульки тысяча функций: музыка, видео, игры, записная книжка, Интернет, электронная почта. Ты можешь снимать и монтировать на ней фильм, вставлять звуковую дорожку (там даже есть программа для микширования всех музыкальных инструментов). Прямо готовая киностудия: звукозапись, монтажная и офис. И всего-то двенадцать сантиметров в длину и шесть в ширину.
— Вот смотри. — Тициано показывает мне нечто такое, чего я раньше не видел. По сути, это комбинация режимов видеосъемки и набора текста. Включая одновременно оба приложения, ты можешь набирать текст на экране, работающем в режиме съемки.
— Видишь? При желании можно строчить на ходу. И не нужно всю дорогу поглядывать, куда ты идешь, бояться, что наткнешься на ступеньку или вляпаешься в собачье дерьмо. Ты все видишь на странице, то бишь на экране, в кадре. Картинка мира — это моя страница.
До сегодняшнего дня я писал в тетради. Специально купленной. Но после разговора с Тициано почувствовал, что безнадежно устарел. И решил перейти на компьютер. Я назвал файл дляМарио14-фундаментальныевещи. с1ос и сохранил его в скрытой папке. Теперь я пишу тебе на домашнем компьютере. Получается световое письмо. Под каждой буквой, набранной на клавиатуре, гаснет частичка экрана. В процессе письма я зачерняю экран. Он все больше укрывается тенью. Пока моя страница залита светом. А вот Тициано пишет в движении. Он делает заметки на фоне мелькающих изображений. Письмо уже не является чем-то внешним. Слово и образ полностью слились.
— А ты все витаешь в облаках, представляя, как твой паренек читает твое послание на ходу? Хорошо, но в каком виде? Ты что, подаришь ему том в мягком пергаментном переплете? Через четырнадцать лет наверняка появятся очки с такими линзами, на которые можно будет выводить экран: видео, Интернет, все что хочешь. Нацепил на нос — и вперед. Можешь читать без отрыва от окружающего мира. Пейзажем станет печатная страница.
Я попросил у Тициано на минутку его сотовый, чтобы тоже попробовать.
Я вывожу эти строчки вдоль линии горизонта. Сидя на земле и уперев руку в колено. В руке телефон Тициано. Включен режим видеосъемки. В кадре — море. Другой рукой я набираю текст на виртуальной клавиатуре в нижней части экрана. Слова возникают поверх изображения. Наставляю телефон на горизонт так, чтобы граница между морем и небом точно совпадала со строкой текста.
Я пишу вдоль линии горизонта. Мои слова подпирает грань между морем и небом.
Как мне поступить? Снять это мгновение, чтобы страница записала процесс своего возникновения, и смонтировать короткий видеоролик, в котором слова появлялись бы по мере их написания? А может, лучше тебе самому домыслить все, что я делаю? Справедливо ли заставлять тебя додумывать недостающие детали, которых больше нет: цвет моря в момент, когда я пишу эти строки, полуденный декабрьский свет? Могу ли я всецело на тебя положиться? Как ты себя чувствуешь внутри моих слов? Удобно ли тебе? Хватит ли данной мною свободы, чтобы самому решать, о чем тебе хочется думать, о чем хочется мечтать, — в зависимости от тех мыслей, на которые наводят тебя мои слова?
Не знаю, хочу ли я, чтобы ты меня так читал. Может, через четырнадцать лет у вас и будут очки, показывающие слова. Может, появятся контактные электронные линзы или еще какая - нибудь примочка, вживляемая внутрь глаза. А может, произойдет экологическая катастрофа, всемирный экономический коллапс, и в лучшем случае эти слова дойдут до тебя на бумаге, в виде пачки ксерокопированных страниц.