Хик-Хик обернулся и увидел через плечо, что Кривой, которого он оставил на дворе, вошел в дом.
– А тебе чего здесь надо? – спросил он.
Чудовище, как обычно, неотступно следовало за человеком и сейчас застыло в центре помещения, прямое, как столб, а его физиономия по-прежнему напоминала гримасу ребенка, сдерживающего слезы. Однако, если в кауне монстр следил исключительно за Хик-Хиком, здесь он нашел себе другой объект для наблюдения: задрав голову, Кривой разглядывал потолок, словно не мог уразуметь, для чего в доме служит крыша. Его ногам, точнее, сотням корней, служившим ногами, казалось, не нравилось ступать по деревянным половицам. Хик-Хик в шутку предложил ему бутылку винкауда:
– Хочешь, товарищ? – насмешливо спросил он, но в следующий миг забыл о грибе.
Он вспомнил о Майлис.
Бедная Майлис. Их было девять, девять пурпуров. Наверняка они заткнули ей рот лиловым колпаком; эти негодяи сами говорили, что их колпаки помогают затыкать глотки фемнам. Как они ее изнасиловали? У мерзавцев, скорее всего, не хватило терпения ждать своей очереди. Ее завалили на стол и сорвали с нее одежду. Русая и белокожая Майлис, такая нежная, верещала, как пойманный бельчонок, покуда со всех сторон бедняжку осаждали эти мужланы.
Хик-Хик незаметно для себя самого запустил руку в штаны, а кончив, вытер о ножку гриба: сперма смешалась с грибной слизью, густой, как утиный жир. Пора было возвращаться. Кривой сплел из своих рук-корней подобие огромной корзины, куда его повелитель сложил всяческую провизию и прочий скарб. Когда гриб оказался нагружен, как пять мулов, – несколько дюжин бутылок винкауда, бутыли с маслом, сало, кукурузные початки и примороженный белый зельц, – Хик-Хик снисходительно похлопал его по спине:
– Товарищ, давай я расскажу тебе о главном принципе нашего Идеала: «каждому по потребностям». Не сомневайся, товарищ Кривой, я помогу тебе заполучить все, что требуется гигантскому грибу: солнечный свет, влажное и тенистое место и прочую ерунду. Но я не гриб, у меня другие нужды. И, когда ты перевозишь мои вещи, твое пролетарское достоинство растет благодаря нашей солидарности.
С этими словами Хик-Хик уселся на шляпку гриба, удобно расположив ягодицы на его голове, и серьезно заявил:
– Придется тебе усвоить, товарищ Кривой: не все равенства равны.
Любой человек на месте Касиана не стал бы противиться верной смерти. Он потерял столько крови, что ее бы хватило на добрую половину бочонка, одна пуля застряла в правом бедре, другая снесла кусок черепа. К тому же он лежал в снегу в Пиренейских горах. Пурпуры много раз говорили: смерть от холода – самая приятная, и были правы. Тело его повторяло: «спи, спи, спи», усталость отяжеляла веки. И пусть все решает природа.
Нет! Раненый сказал себе, что на то он и Касиан, прямой потомок славного рода, восходящего к Филоме, самому отважному рыцарю при дворе императора франков, Людовика Третьего Слепого, чтобы ни за что не сдаваться. Ему было судьбой предначертано найти источник Власти.
Проклятый Хик-Хик, этот филь де кана! Так на здешнем наречии звучало выражение «сукин сын». Ненависть может способствовать жизни: если Касиану была необходима еще одна причина, чтобы бороться за существование, она у него появилась. Он мечтал отомстить негодяю. В душе Касиан был торговцем, а хороший торговец знает, что отмщение – не более, чем вид долга, который оплачивается не товарами, а удовлетворением. И свой долг Касиан собирался получить с лихвой.
Но для начала придется спастись самому, а это задача не из легких. Он был наполовину погребен под плотным слоем холодного снега в глубине неизвестного оврага. Простреленное бедро не позволяло двигать ногами. Стоило бедняге сделать попытку пошевелиться, как резкая боль пронизывала его тело. О голове лучше было и не думать: пуля снесла часть лысины, словно крышку с кофейника. Правда, не все было так плохо: видимо, повредился только череп, а не мозги, иначе он бы не рассуждал столь здраво.
Касиан обладал недюжинной силой, однако вырваться из снежного плена оказалось адски трудно. Ему пришлось здорово поработать коленями и особенно локтями, чтобы освободиться из заточения. Свобода далась бедняге ценой ужасающей одышки и овладевшей всем его существом чудовищной усталости. От потери крови он слишком ослабел для того, чтобы прокладывать путь в долину, к цивилизации, к жизни. Когда, лежа на снежном ковре, Касиан понял это, слезы ярости покатились по его щекам. Снег лежал метровым слоем, а рана в бедре и общая слабость не позволяли двигаться вперед. В теле осталось слишком мало крови, и продвигаться сквозь плотные снежные дюны, отделявшие его от Вельи, он не сможет.