* * *
В русских былинах герой-помощник в большинстве случаев не обладает мифологическими чертами. Таков Добрыня в былине о Дунае и в былине о Василии Казимировиче, Илья и Добрыня в былине о Потыке, Еким в былине об Алеше.
Роль Добрыни в былине о сватовстве Дуная может быть различной – от героя, сопоставимого с главным по значимости его деяний, до эпизодического лица, несущего на себе одну-единственную сюжетную функцию: отвезти в Киев Апраксью, когда Дунай остается биться с Настасьей (примеры последнего: Григ. № 18; Григ. № 217; Григ. № 282; Григ. № 298; Григ. № 362; Аст. № 34; Аст. № 38; Аст. № 45; Аст. № 110, а также контаминированный вариант Рыбн. № 9; Гильф. № 81). Наиболее распространенный вариант сюжета таков: Дунай, рассказав Владимиру об Апраксье, просит отпустить с ним в Литву Добрыню, затем по приезде оставляет друга во дворе сторожить коней и предупреждает, чтобы тот стал биться с татарами (отождествление Литвы и Орды чрезвычайно распространено в былинах), как только услышит шум в палатах (или как только Дунай ему закричит). Именно так и происходит: литовский король отказывает Дунаю в сватовстве, Дунай, разъярившись, расшибает стол и иногда крушит палаты, а Добрыня тем временем избивает татар во дворе, чем принуждает литовского короля подчиниться и отдать им Апраксью (Рыбн. № 42; Рыбн. № 70; Гильф. № 94; Гильф. № 102; Гильф. № 139; Тих. - Мил. № 36; Григ. № 367; Аст. № 185; Аст. Прилож. I, № 3; сюжет несколько видоизменен: Гильф. № 272). Отметим также региональную дистрибуцию вариантов этой былины: вариант с пассивным Добрыней распространен в архангельских сказаниях, второй вариант – в онежских.
В таком варианте сюжета нет логических неувязок. Очевидно, что Дунай предполагает отказ короля, но для начала хочет попытаться решить дело миром; когда же это оказывается невозможно, то в дело вступает Добрыня. Однако в другом варианте былины мы имеем дело с нарушением логики поступков героев: главный герой сознательно ослабляет себя, чтобы герой-помощник поспел к нему в самое последнее мгновение. В мировом эпосе подобное нам неоднократно встречалось. В данном случае Дунай оставляет Добрыню (нередко – еще и Алешу или Илью) в поле при подъезде к Литве (былинная Литва – несомненно, город, а не страна), предупреждая их, чтобы они поспешили к нему на помощь, когда он закричит. Богатыри успевают в критическую минуту, когда Дуная уже ведут казнить и т.п. (Онч. № 86; Григ. № 37; Григ. № 284 – зд. Добрыня остается во дворе, а не в поле). Подчеркнем еще раз, что такой нелогичный поворот сюжета – излюбленный повествовательный прием в тех случаях, когда надо подчеркнуть значимость деяний героя-помощника.
Во всех этих случаях сюжетные функции Дуная и его спутников четко разграничены. Но существует множество записей былины, где либо герои бьются рядом, либо вообще они увозят Апраксью без боя (первый случай: Рыбн. № 83; Гильф. № 34; Гильф. № 108; Григ. № 33; второй случай: Онч. № 45; Григ. № 220; Григ. № 420; Аст. № 27).
В одном случае вместо героя-помощника сказитель вводит волшебного помощника богатыря: его коня (Григ. № 349), причем богатырь этот – Добрыня. Между богатырем и конем происходит тот же разговор, что обычно бывает между Дунаем и Добрыней, и когда Добрыня оказывается связанным, то конь разрывает его путы – и далее Добрыня крушит вражеское (зд.: греческое!) войско.
Не во всех вариантах былины о Дунае роль Добрыни ограничивается этими двумя эпизодами. В архангельских былинах типовым началом повествования является освобождение Дуная из темницы Владимира, куда богатырь угодил по неизвестной причине. На пиру, когда Владимир спрашивает, кто из богатырей мог бы найти ему невесту, Добрыня говорит, что невесту способен найти заточенный Дунай, – и князь повелевает освободить витязя (Тих. - Мил. № 32; Григ. № 217; Григ. № 282; Григ. № 284; Григ. № 298; Григ. № 362; Григ. № 367; Григ. № 377; Григ. № 403; Григ. № 420; Аст. № 3; Аст. № 38; Аст. № 45). В некоторых записях Добрыня грустит на пиру и на вопрос князя о причине грусти отвечает, что печалится о своем заточенном друге (напр. Григ. № 227).
Если бы предварительное заточение Дуная нам встретилось в одной-двух былинах, то это легко можно было бы объяснить ошибкой сказителей, беспричинной контаминацией с былиной об Илье. Однако популярность такой завязки нуждается в ином объяснении. Мы полагаем, что возможны две причины предварительного заточения Дуная, одна – связанная с образом героя, вторая – с законами нарратива. В первом случае мы должны рассматривать Дуная как героя-чужака: он более связан с Литвой, нежели с Киевом, и потому былина о нем заканчивается его гибелью, он заточен не за конкретную вину, а за то, что он – чужак. Во втором случае мы имеем дело с дублированием мотива заточения Дуная: в начале былины он находится в тюрьме Владимира, в середине былины его собирается заточить литовский король, а в одном тексте даже берет в плен (Григ. № 284). О сюжетообразующей роли дупликации см. в шестой главе.
* * *
Былина "Добрыня и Василий Казимирович" отличается существенно меньшей вариативностью, как, впрочем, и популярностью. В ней повествует о поездке Василия Казимировича в сопровождении Добрыни в Орду, причем вместо того, чтобы отвезти туда дань, богатыри состязаются с царем Орды, побеждают во всех состязаниях и принуждают татарского царя самого платить дань Киеву. Примечательно распределение ролей между героями: хотя во главе посольства отправлен Василий Казимирович, он практически пассивен, а все состязания выигрывает его спутник Добрыня. Наиболее вариативен финал былины: третье состязание – борьба – переходит в общую схватку богатырей с татарами, причем один из киевских витязей бьется тележной осью или телом татарина (как видно из приведенного выше материала, герой-помощник предпочитает архаическое оружие – оглоблю, дубину, кнут, труп врага.); в некоторых записях таким богатырем оказывается Добрыня (Григ. № 352; Григ. № 358) или он и их третий спутник (Рыбн. № 8; Гильф. № 82), и лишь в одном случае это делает сам Василий Казимирович (Тих. - Мил. № 37). В целом эта былина дает нам чрезвычайно интересный образ героя-помощника, который делает за главного героя буквально всё. Это не может не вызвать ассоциации с волшебным помощником сказки, а также с персонажами архаического эпоса типа Эт Нээлея или Энкиду.
Былина о Потыке известна с XVII века (прозаический пересказ с сохранением ритмической основы – "Повесть о князе Владимире Киевском, и о богатырях Киевских, и о Михайле Потоке Ивановиче и о царе Кащею Залатой Арды" (Тих. - Мил. С. 25-31)). К сожалению, в этой рукописи отсутствуют несколько листов, в том числе в интересующем нас эпизоде. Впрочем, дошедший до нас текст чрезвычайно близок к записям онежских былин, а также к другим рукописным версиям, относящимся к середине XVIII века. Сейчас мы не будем останавливаться на первой части былины, содержащей историю женитьбы Потыка на Марье Лебеди Белой и их ухода в могилу (мы сделаем это позже); для нас важна вторая часть – бегство Марьи в Литву и ее попытки извести Потыка, последовавшего за ней.
Общая линия сюжета едина во всех рукописных вариантах: история начинается с того, что Владимир посылает Илью, Добрыню (или Алешу) и Потыка с различными поручениями и первые двое возвращаются в Киев только тогда, когда Потык уже уехал в Литву за бежавшей женой. Они отправляются помочь товарищу и, прибыв в Литву, обнаруживают, что Потык обращен Марьей в камень. Далее версии сюжета расходятся: в одном случае (Тих. - Мил. С. 32-39) у камня стоит калика, который велит богатырям бросить этот камень через себя, у них обоих это не получается, тогда калика бросает камень сам – и Потык превращается в человека; в другой рукописи (Тих. - Мил. С. 39-46) никакого калики нет, Алеша тщится поднять камень, Илья легко перебрасывает через себя – и Потык обретает человеческий облик.
Превращение Потыка в камень и его чудесное расколдовывание – один из самых устойчивых былинных эпизодов. Его нет лишь в однозначно ущербных текстах. Однако обе рукописные версии вызывают недоумение. В первом случае неясно, почему калика ждет прибытия богатырей, чтобы самому освободить Потыка, во втором – Илье приписываются совершенно несвойственные ему магические способности. Чтобы восстановить логику этого мифологического эпизода, нам следует обратиться к текстам, записанным спустя столетие, но более аккуратно воспроизводящих сюжет. Мы имеем в виду сборники онежских былин.