Берти одарил Ариадну привычным ласковым взглядом, от которого на Северном полюсе просели ледники, и исчез. В молчаливом смятении я вернулся к баклажанам.
– У него в нагрудном кармане таблетки, – после паузы сказала Ариадна.
Мою вилку это не впечатлило.
– В золотом блистере. Скорее всего, дезатрамицин.
Я рассеянно повторил про себя название.
– Не может быть. Зачем… То есть. Дезатрамицин? Антибиотик против атра-каотики? Ты уверена?
– Скорее всего, – повторила Ариадна.
Я украдкой огляделся, пытаясь вспомнить, першило ли у Берти горло после живописных расшаркиваний, кашлял ли вообще кто-нибудь вокруг. В разгар сезонных простуд это был так себе индикатор, но хоть какой. Ведь на нас с Ариадной атра-каотика не действовала вовсе. Зато мы на нее – еще как. Оттого что были вместе с Дедалом.
– Ну не знаю… – с сомнением протянул я.
– Почему?
– Я… Ну, то есть… Минотавр говорил, что дезатрамицин в ходу только у симбионтов. Но какой смысл такому, как он, связываться с такими, как они? Отдать почку за то, чего он добьется сам, пусть и через время?
Я посмотрел в сторону бара. Берти вынырнул из двустворчатой ширмы и бодро, с пятилитровой башней пива, похожей на призовой кубок, зашагал в дальнюю часть зала. Я уставился ему в спину. Сполз по стулу. Прикрыл глаза ладонью.
– Ты не используешь уджат на людях, – напомнила Ариадна.
Но я уже сделал это.
– Я должен знать.
Атрибут в левом глазу отозвался, и паб вспыхнул золотом, до исходного кода. Узлы, косы, разветвления связей перекрыли материальный мир. Сквозь них, всколыхнувшись, проступили маркеры: миллионы переменных и констант, миллиарды их уникальных сочетаний, по количеству разумных существ на планете. Это и было то, что Минотавр называл мозгом эволюции, а энтропы с синтропами – системой; то, что они видели так же ясно, как деревья или свет, а для меня даже с уджатом все осы́палось секунд через пять, оставив слабые преломления. Их хватило.
Симбионты слабее всех контролировали свою атра-каотику и потому считались безобиднейшими из энтропов… с точки зрения других энтропов. Для людей, к которым они пристраивались, все обстояло точно наоборот. Сильнее прочих пострадав от параграфа четыре-точка-восемь из соглашений, фактически основавших «Палладиум Эс-Эйт» – тот, что про не убий, – симбионты были обязаны отваливаться от своих жертв по первой же из сотни запретительных причин. Многодетность, пневмония и даже – особенно! – вежливая просьба оставить в покое. Но, по словам Минотавра, на деле все всегда заканчивалось древним-добрым ой. Ой, простите. Ой, это вышло случайно. Ой, я просто ел, я не знал, что у него диабет.
Я никогда не видел симбионтов вживую, но видел, что после них оставалось. И то, ради чего люди впускали их в свою жизнь, затем в дом и, буквально, в тело. Ариадна была права. На Берти стоял жирный, как сургуч, маркер симбионта. Однако связи его еще не изменились, оставаясь естественными, не перепривитыми – такими, какими Берти создал их сам, сближаясь с одними людьми, ругаясь с другими. Симбионт еще не начал менять его социальную реальность, обгладывая парные органы в качестве залога.
– И что? – спросила Ариадна. – Он сам так захотел.
Это и казалось мне самым неправильным.
Спрятав глаза в ладони, я отматывал бертименты в обратном порядке, но даже так, без спешки и нимбов в кадре, не находил подвоха. Где ему было мало? Чего он не мог получить сам? Красивую невесту? Дальнего родственника с кучей денег?
– Да блин…
Поэтому я и не любил использовать уджат на людях.
– Хочешь, я поговорю с ним? – спросила вдруг Ариадна.
Я приоткрыл ладонь.
– И что ты скажешь?
– Правду.
– Боюсь, – я натянуто улыбнулся, – он не переживет твоей правды.
– Считаешь, он переживет симбиоз?
– Если захочет остановиться.
Ее пальцы переломили замученный пакетик. Сахар посыпался на стол.
– Такие никогда не останавливаются.
Я молча потянулся к салфеткам.
Прогремел сигнал. Лошади выстрелили из стойл. Закончив прибираться, я отставил тарелку и обнаружил, что Берти ответил на мой бездумный взгляд искрометной улыбкой через весь зал. Я тоже улыбнулся. Мне хотелось придушить его прежде, чем это сделает симбионт.
Экраны грохотали. Ариадна следила за происходящим. Восторженный вопль спортивного комментатора вынудил меня присоединиться к ней. Речь шла об арабском чистокровном, укрощенном ветре пустынь, знойном, раскаленном и так далее; комментатор перебрал дюжину красочных эпитетов, прежде чем воскликнуть главное: восьмой вырвался вперед. «Какая точность заноса, вы поглядите! Он приотпускает поводья перед поворотом, и что же… что же!.. Матерь Божья, вы видите то же, что и я?! Надеюсь, этот парень никогда не захочет сделать карьеру снайпера, иначе мне придется перестать уклоняться от выплат по трем кредитам! Какая точность! Поразительно!».