Я сидел на крыльце и слушал гудящую аптечную вывеску напротив. Сияющие буквы расплывались в длинной черной луже, которой стал тротуар за несколько дней непрекращающихся дождей. Перенасыщенный влагой неон трещал. Это был опасный звук короткого замыкания – как от оголенных, вьющихся по земле проводов.
Старый город спал, но воздух полнился звуками. Их приносили ветер и дождь с бессонного, взбудораженного огнями залива. И небо, что надо мной было брезентовым, беззвездным, вдалеке светилось, как в полярный день.
– Ба! Миш… – окликнул меня знакомый хриплый голос. – Ты чего тут мерзнешь?
Я поглядел вдоль улицы. К крыльцу, попивая из жестяной банки кофе, неторопливо приближался Мару. За его плечом висела спортивная сумка, которую он всегда брал, если уходил из лабиринта дольше чем на день. Куда-то туда, в огни неперегорающих рамп.
– С возвращением, – устало улыбнулся я.
Мару поднялся ко мне. Сумку с вещами плюхнул на ступеньку выше, а сам так просто, обыденно уселся рядом, будто мокрое крыльцо было нашим излюбленным местом для пикников.
– Скоро перегорит, – кивнул он на вывеску напротив.
– Ага, – ответил я.
Мару был не многим крупнее меня, но обладал внетелесной, какой-то кармической основательностью. Рядом с ним все замедлялось и упорядочивалось, попадая в гравитационное поле того безмятежного спокойствия, к какому, наверное, приходили буддистские монахи на исходе перерождений.
– Мы встретились с Кристой, – наконец сказал я, потому как на это и было рассчитано наше молчание.
– Здорово, – кивнул Мару. – Как у нее дела?
Я не сводил взгляда с перевернутых букв в луже.
– Мама болеет. Времени мало, нужны деньги. Я вынудил ее позвонить отцу.
– Молодец, – Мару знал, каких это стоило трудов. – Хорошее решение.
Я поглядел на него страдальческой украдкой.
– Мне бы твою уверенность…
Мару посмеялся, отсалютовал банкой.
– Поживешь с мое…
– Да хоть трижды, – я протер лицо ладонями. – Кажется, я все делаю неправильно.
– Многие из нас проходили через это, Миш. Но не переживай: контрфункции – больше, чем мы, и сильнее, чем кажутся. Иначе Дедал их не спас бы.
Я помолчал, затем спросил:
– Сколько раз вы встречались?
– Мы? – удивился Мару. – С Реей, имеешь в виду? Хм, дай-ка подумать… давно это было. – Он поглядел в черное небо. – Четырнадцать раз.
– Сегодня у нас был двадцать первый. Но я до сих пор не понимаю, получается ли у неё что-то, есть ли толк от наших встреч или…
Он коснулся моего плеча.
– Не все пассионарии – контрфункции, но все контрфункции – пассионарии. Это всегда обладатели необычайных взглядов и невероятных устремлений, далеких от того, чем живет простой человек. Им нужно время, чтобы раскрыться. Стать теми, кто сможет влиять на мир. При этом они все равно люди. Живые, колеблющиеся. Сомнения неизбежны, но страдания не бессмысленны. К тому же… – Мару помолчал. – Ты совершил перестановку в одиннадцать…
– Почти в двенадцать, – машинально возразил я.
Он вздохнул.
– Кристе было не многим больше. Сложно сказать, с какими поправками следует рассматривать ваш случай. Вы оба только взрослеете.
– Да при чем здесь… – Я осекся. Я тяжело прислушивался к чужим доводам, если они касались моего возраста, тогда и сейчас. – Она хотела, чтобы я ее пожалел. А я вместо этого отправил к человеку, который как-то посоветовал ей присмотреться к карьере содержанки.
– Напомни, – вкрадчиво откликнулся Мару. – Сколько ты уже здесь сидишь?
– Час где-то. Не знаю.
– Это… слышно, – посмеялся он и предложил мне банку кофе. – Ночью за нас думает ночь.
Баночка была невесомой и теплой. Кофе горчил, как таблетки. Я покрутил его, разглядывая этикетку: пять кофейных зернышек из пяти. Мару, умевший заваривать чаи со всех уголков света, прибегал к подобному только в одном случае.
– Началось?..
– Вчера, – он безмятежно отмахнулся. – Но ничего. Мигрень делает из меня сверхчеловека.
Я отпил еще, вздохнул.
– Я просто… не знаю… Крис всегда кажется такой несчастной. Даже если она улыбается… Она совсем не верит в себя. А отец только подливает масла в огонь. Он ее совсем не знает, но всегда находит такие слова, после которых она перестает слышать не то что меня – кого-либо. Поэтому я так хочу рассказать ей правду… Не просто ободрить, но объяснить, как все устроено на самом деле. Что Дедал не спасает всех подряд…
– Нельзя, – обронил Мару.
– Знаю, – мгновенно отозвался я. – Но…
– Криста живет взаймы. Это огромная часть правды. Не обрекай ее на попытки отдать этот долг.
Я понимал, что он так скажет, – в лабиринте ему бы вторил любой. Даже я, спроси у меня кто совета: разве заслужили они знать, что должны быть мертвы? Что их вторая жизнь в руках почти что незнакомца? Ведь, если с нами что-то случится, если это будет смертельно, они тоже погибнут, даже не поняв, что произошло. Заслужил ли хоть кто-то просыпаться с этой мыслью каждое утро?