— Что вы имеете в виду?
— Я понимаю ваше беспокойство, Элиза, и не могу сказать, что не взволнован сам. Сегодня был тяжелый день, и хотелось бы закончить его на хорошей ноте.
Элиза прыснула от смеха. Злость, которую она испытала утром, казалась совсем мелкой и незначительной, и теперь, после слов барона, она почувствовала лёгкий укол вины за свои мысли. Тот факт, что Александр делал что-то для нее, по-прежнему удивлял ее и заставлял по-глупому улыбаться. Здесь, в замке, именно в этой небольшой комнате, Элиза чувствовала себя по-настоящему дома, и эта мысль наполняла ее сердце теплотой и одновременно с этим — грустью по своему «настоящему» дому, где такого она не испытывала никогда.
— Я все равно не до конца понимаю, как можно… чувствовать что-то, когда просто слушаешь музыку. То есть, — она развела руками. — Мне нравится, как она звучит, и вообще то, что я нахожусь вот здесь, с вами, тоже…
— Может быть, через много лет вы услышите ту же самую мелодию, — сказал Александр, почти бездумно нажимая на клавиши и играя случайные аккорды, — и вспомните сегодняшнюю ночь.
— Получается, все, что вы играете, связано с какими-то воспоминаниями?
— Почти. Я знаю, например, что эта вещь понравилась бы…
Не договорив, он отвернулся и молча начал играть. Элиза решила не спрашивать, кому именно это должно было понравиться — в момент, когда Александр заиграл, ей все стало понятно, хоть она и не могла при всем желании выразить свою мысль словами. Музыка, звучавшая легкой и почти что воздушной, на самом отдавала невероятной тоской, длившейся многие, многие годы. Элиза могла находиться слушать, находиться рядом — но никак не разделить ее. Ей действительно нужно было прожить еще много лет, чтобы понять все в полной мере.
Она вернулась к себе глубоко за полночь, напевая под нос то, что услышала. Ей было одновременно счастливо и грустно, и хотелось только остаться в сегодняшней ночи как можно дольше, лишь бы только не начиналось завтра. Первые солнечные лучи разогнали все волшебство, вернув ее на свое законное место служанки, а Александра снова сделав бароном, обещавшим заспанному Клаасу наконец-то показать остальной замок и в особенности — библиотеку. Уже по его взгляду Элиза понимала, что проводить экскурсию ей придется в одиночестве.
— Постойте, Элиза, — улыбаясь в спину выходящему из комнаты историку, Александр схватил ее за локоть с такой силой, что она чуть не вскрикнула от боли. — Мне надо вам кое-что сказать.
— Что?
— Не спускайте с него глаз, — сказал барон, наклонившись к ее уху. — И не сболтните лишнего.
========== Часть 6 ==========
Несмотря на все усилия Элизы, в архивах было по-прежнему пыльно.
Зажигая на ходу свечи, она провела гостя мимо закрытых дверей в отделения для каталогов и редких книг, а затем вывела в широкий длинный коридор, соединявший между собой два библиотечных крыла. В начале и в конце горели два камина, хотя Элиза могла поклясться, что не разжигала их сама, но такие странности, будто кто-то делал работу за нее, происходили постоянно, с самого ее прибытия в замок: будь то приготовленное сено для Грома, которое она заметила еще в самый первый день, то тяжелые ящики, которые двигались по замку сами по себе туда, куда Элиза собиралась их передвинуть, то зажженные кем-то свечи на люстрах почти под самым потолком. Александр на ее расспросы отнекивался и переводил тему, поэтому она решила оставить этот разговор, пока не поймает его за руку.
Как Элиза и думала, Клаас не мог остаться равнодушным к баронской коллекции картин, и, прямо как она и представляла, замер напротив огромного полотна, изображавшего площадь перед собором. Вглядываясь в лица людей, мелкие, но все равно различимые и отличающиеся друг от друга, ученый улыбался и что-то шептал одними губами.
— У его светлости действительно великолепный вкус, — сказал он наконец, оторвавшись от картины. — Я видел картины Лингельбаха всего однажды и уже не надеялся встретить его снова.
— Это какой-то известный художник, да? — Элиза взглянула на полотно, не вызывавшее в ней ничего, кроме трепета перед его размахом.
— Не такой известный, каким мог стать, — пожал плечами Клаас. — Но, знаете, я считаю, что художника определяет не число людей, которое о нем знает, а то, какой отклик вызывает его творчество и вызывает ли вообще. Разве вы, глядя на эту картину, не слышите шума толпы, не чувствуете запахов оживленной городской улицы? Ведь…
— Нет, — оборвала Элиза. — По мне так, картина и картина. Большая, конечно, мне такую за всю жизнь не нарисовать, да и все.
Клаас открыл и закрыл рот, как выброшенная на сушу рыба, но так ничего и не сказал. Он ужасно сильно напомнил ей Александра, когда тот начинал говорить об искусстве. Одно дело, когда он просто читал стихи, и некоторые даже откладывались у Элизы в памяти, и совсем другое, когда разглагольствовал об их смысле. Как он ни бился, она все равно не понимала, как можно заложить, а главное — углядеть глубокий смысл в каких-то совсем незначительных мелочах вроде пожелтевших деревьев или плохой погоды. Для Элизы мир выглядел намного проще и состоял не из метафор, а самое большее — из дурных примет вроде разбитого зеркала.
— Господин барон решил, что вам лучше начать отсюда, — сказала она, останавливаясь перед дверью.
— «История края», — прочитал Клаас надпись на отчищенной табличке. — За этим я сюда и приехал, не так ли?
Элиза зашла в комнату и зажгла несколько висевших под потолком светильников. Только то, что за ее спиной стоял Клаас, не позволило ей выругаться в голос: на полках, ненавязчиво выделяясь среди остальных книг, стояли несколько фальшивок, запускавших механизм. Если ученый заметит их, то обязательно заинтересуется, и тогда не жить ни ему, ни Элизе. К ее счастью, внимание Клааса было приковано к витринам, где лежали раскрытыми несколько старых книг. Они лежали здесь еще до ее прихода, и Элиза только иногда стирала пыль со стекол.
— Удивительно! — воскликнул Клаас. — Элиза, вы знали? Здесь бывал сам Агриппа Неттесгеймский!
— Кто? — переспросила она. На его лице, освещенном только светом лампы, промелькнуло еле заметное замешательство.
— Это великий человек. Его знают как врача, юриста, астролога, но самое главное — Агриппа был одним из величайших магов своего времени. Тот факт, что он просто посещал Бренненбург, уже много говорит об этом месте и его тогдашнем хозяине.
— Магии ведь не существует.
— Для нас с вами — возможно, но люди того времени так изучали мир вокруг себя, а Агриппа был в этом первопроходцем. Хотя, конечно…
Он задумался о чем-то, глядя на картину перед собой, где были изображены гуляющие во дворе женщины. Элиза тяжело вздохнула, стараясь прикрыть собой поддельные книги. Ей не нравилась ни эта комната, ни весь этот разговор, и сам Клаас, выглядевший сейчас как обыкновенный столичный студентик, рассуждающий о вещах, в которых сам разбирался чуть лучше, чем она.
— Тут написано, что Агриппа посетил некую пещеру, а затем его никто не видел. Хотя всем известно, что он умер спустя 10 лет в Гренобле и отрицал, что когда-то был здесь. Занятно. Знаете, Элиза, — Клаас повернулся к ней, — я читал, что после этой поездки Агриппа сильно изменился и не узнавал даже своих друзей. Вы не находите это странным?
— Может быть, он после этой пещеры потерял память, — она пожала плечами. — Да и это ведь было так давно, откуда нам знать?
Поняв, что разговора с ней не получится, Клаас наугад взял с полок несколько книг, быстро пролистав. Элиза проводила его в бывший рабочий кабинет, где стоял пригодный для работы стол и стулья, и принесла подсвечник с новыми свечами. Ученый поблагодарил ее и, разложив книги, чернильницу и несколько листов пергамента, попросил не беспокоить его некоторое время. Мельком взглянув в его записи, Элиза разглядела только написанные замысловатым почерком с кучей завитков даты. Оставив его наедине с книгами, она ушла в соседнюю комнату, сославшись на уборку. Клаас, уже с головой погруженный в работу, только кивнул. Элиза оглядела полупустые стеллажи и взялась перекладывать вещи, только чтобы занять руки. То и дело она беспокойно оглядывалась на дверь, боясь услышать в коридоре шаги. Клаас не был дураком и наверняка заметил и книги, и то, как старательно Элиза пыталась их прикрыть.