— Простите мне мою дерзость, ваша светлость, — Клаас неловко, заискивающе улыбнулся. — Я хотел бы задать вам вопрос.
— Да?
— Возможно, мы с фройляйн Циммерман плохо искали, — сказал он с еле заметной усмешкой. — Но я нигде не нашел семейной летописи вашего рода. Понимаю, конечно, что такими вещами не делятся с проходимцами вроде меня, но информация о предыдущих хозяевах Бренненбурга была бы поистине бесценной для моего исследования.
— К сожалению, Бренненбург носит свое имя непросто так, — с неподдельной тоской в голосе ответил Александр. — Замок много раз горел, и в последнем пожаре сильно пострадали старые архивы. Мне стоило огромного труда восстановить сами помещения, но многие записи были безвозвратно утеряны.
— Это большое горе, — вздохнул Клаас, отпивая вино из бокала. — Пожары здесь действительно происходят довольно часто.
— Я бы так не сказал, — возразил барон только для того, чтобы возразить.
— Вам виднее, конечно. Хотя перед тем, как ехать сюда, я читал некоторые источники… Фройляйн Циммерман, — он обернулся, — это ведь вашей семье теперь принадлежит ферма, поджог которой расследовал Вильгельм фон Герих?
Элиза, разглядывавшая замысловатый узор на ковре и не ожидавшая, что к ней обратятся, замялась, не зная, что сказать. Бегло взглянув на Александра, она заметила, как внимательно он на нее смотрит, и с какой силой сжал ножку бокала, что его пальцы побелели. Переведя взгляд на Клааса, который улыбался, как обычно, она вздохнула, пытаясь придумать такой рассказ, который успокоил бы и его, и барона.
— Может быть, — ответила она наконец. — Ферму выкупил еще мой прапрадедушка, я больше ничего толком не знаю.
— Я слышал, что задолго до меня сюда приезжал еще один ученый, мой тёзка. Он как раз интересовался судьбой Гериха, но…
— Фройляйн Циммерман тогда и в помине не было. Не мучайте ее расспросами, Клаас, — перебил Александр. — Господин Готтсхалл приезжал к моему отцу. Я тогда был совсем ребенком и запомнил его плохо, но могу сказать одно: он прогостил в Бренненбурге несколько недель точно и уехал обратно в Кёнигсберг.
— Вот как.
Клаас, если и был разочарован, не подал вида. Остаток обеда прошел в тишине, прерываемой только тихим звоном посуды, и Элиза относила пустые тарелки и разливала по чашкам пахнущий ягодами чай. Барон выглядел спокойным, как скала: весело прищурившись, он изредка поглядывал на своего гостя, наверняка чувствуя себя победителем в очередной словесной дуэли. Даже Элиза понимала, что ученый пытался подловить Александра на чем-то, но совершенно не знал, с какой стороны подступиться, раз понадеялся, что хотя бы она ему поможет.
— Благодарю вас, фройляйн Циммерман, — сказал Клаас, допив чай. — Не перестаю удивляться тому, как хорошо вы готовите.
Она молча поклонилась и выдавила из себя благодарную улыбку. Клаас покинул столовую первым — должно быть, торопился снова отправиться в архивы и продолжить свою работу. Ставя чашки на поднос, Элиза бросила взгляд на барона и, к ее удивлению, Александр, ничего не говоря, кивнул ей. В голове у Элизы пронеслось множество мыслей: она была и рада, и раздражена, ведь надеялась на что-то большее, хоть на несколько слов, объяснивших бы и все это представление, и случай в саду. Ей хотелось также и ответить что-нибудь, но получилось только нервно поджать губы и отвернуться, делая вид, что она торопится обратно на кухню.
Раздраженной тенью Элиза ходила по коридорам, пытаясь занять себя делами, но ее то и дело тянула к себе запертая дверь кабинета. Ей хотелось заявить о себе, потребовать ответов на вопросы, хоть как-то обратить на себя баронское внимание. Сидя рядом с Гертрудой, положив руку на металлическое крыло, она готова была распрощаться с ней, может быть даже навсегда, и подняться по ступеням к кабинету, но ее остановил не вовремя появившийся Клаас. Прижав к груди охапку бумаг, он робко подошел к Элизе, у которой на лице было написано, что сейчас ее лучше не трогать.
— Фрой… Элиза, — обратился он. — Простите, что отвлекаю вас во время вашего отдыха, но я хотел бы попросить вас об услуге.
— Что-то случилось? — спросила она, вставая и поправляя юбку.
— Нет, вовсе нет, — Клаас с облегчением рассмеялся. — Я хотел бы попросить вас проводить меня обратно в архивы. Боюсь, я совсем не запомнил дороги.
— Как скажете.
С тоской взглянув на Гертруду, она повела Клааса по коридорам без окон в часть замка, выглядевшую старше остальных несмотря на слова Александра о том, что не так давно она выгорела дотла. Пусть Элиза и прикинулась дурочкой, она помнила рассказы отца о том, что на ферме еще долго пахло горелым после пожара, о котором спрашивал Клаас. Она тогда была маленькой и почему-то тогда до смерти испугалась, что дом может загореться снова, поэтому всегда следила, чтобы вся семья тушила спички и во время грозы наглухо закрывала окна, чтобы молния не залетела в дом.
Элизе нравилось в архивах, но дорога до них, ведущая через жуткую камеру переработки и длинные тоннели, первое время давалась ей тяжело. Со временем, конечно, темнота перестала пугать, но перед этим Элиза много раз чуть ли не бежала по коридорам, только бы быстрее выйти в прихожую. Она не говорила о своих страхах барону, но ей казалось, что Александр, однажды увидев, как она бледнеет перед тем, как спуститься туда, начал следить за тем, чтобы в коридорах всегда горели свечи.
— Элиза, — обратился к ней Клаас, оглядываясь по сторонам в тусклом свете масляной лампы. — Могу я спросить у Вас?
— Да?
— Насколько я понял из разговоров в городе, вы работаете в Бренненбурге не так долго, — сказал он. — Неужели вам здесь не тоскливо?
Его вопрос, заданный скорее из праздного любопытства и желания нарушить повисшую неловкую тишину, заставил Элизу задуматься. Слово тоска было слишком громким для того, чтобы описать то, что она чувствовала, и оно обесценило бы все, что произошло до прибытия Клааса. В Бренненбурге жизнь была намного счастливее, чем на ферме, и она, пусть и была служанкой, не являлась при этом прислугой, выполняющей неблагодарную работу за просто так. Барон, хотелось верить, ценил ее, и она платила в ответ искренней преданностью. Может, какие-то вещи и раздражали ее, вроде того, что было сегодня утром, какие-то — вызывали только вопросы, но если бы ее спросили, что она думала об Александре, она не задумываясь ответила бы, что никого не уважала так, как его.
— Может, здесь и мрачновато, — ответила она Клаасу. — Но мне здесь нравится.
— Это хорошо, когда человек чувствует себя на своем месте, — улыбнулся он. — Позвольте мне задать еще один вопрос. Вы не замечали здесь ничего действительно странного, чего-то, что выходило бы за рамки человеческих знаний?
— Нет.
Элиза понимала, к чему он клонил, и хотела прекратить этот разговор на корню. Ее не волновали ни местные легенды, ни их с бароном конфликт, ни даже то, какую на самом деле цель Клаас преследовал, пытаясь узнать что-то, что считал «правдой». Элиза тоже была любопытной — но ее любопытство заканчивалось там, где начиналось желание жить спокойной, безопасной жизнью, и оно никогда не выходило за эту грань. С самого появления в замке ученого, или, даже, с самой поездки в Альтштадт, когда она узнала об окружавших их с бароном слухах, Элизу не покидало смутное предчувствие чего-то плохого, что могло разрушить всё ее благополучие. Она отмахивалась от него, как могла, но в коридорах архивов предчувствие стало, казалось, осязаемым, точно повисшая в воздухе дымка.