— Не стану, ваша светлость, — ответил Клаас, насупившись. — Я не… Я хочу, чтобы мои дети жили в мире лучше того, в котором живу я.
— Вы подаете большие надежды, Клаас, и я могу даже сказать, что вижу в вас себя пятьдесят лет назад. Вы умны, прямолинейны и способны на куда большее, чем исследовать стародавние легенды и традиции, которые давно пора забыть.
— Забыть? — он по-настоящему возмутился. — Простите, но я не могу с вами согласиться. Из того, что я изучаю, складывается наша действительность, и все эти вещи, когда-то имевшие под собой весьма твердые основания, становятся основой для чего-то нового или и вовсе остаются неизменными.
— И какой же сложилась наша действительность? — Александр проигнорировал намек. — Оглянитесь, традиции, за которые вы так цепляетесь, давно стали предрассудками, которые только нас замедляют. Оставьте это. Вы могли бы стать реформатором, но предпочитаете копаться в прошлом.
— Потому что без прошлого никакого будущего нет и не будет! — выпалил Клаас. — Благодарю, ваша светлость, фройляйн Циммерман. Я сыт.
Он выскочил из-за стола и вылетел из столовой. Элиза, стоявшая все это время за спиной барона и не смевшая даже шелохнуться, наконец с облегчением выдохнула. Весь этот разговор ей хотелось провалиться сквозь землю, сначала — от нахлынувших на нее воспоминаний о собственной семье, а после — из-за того, что она чувствовала себя настоящей идиоткой, которую волновали только житейские мелочи, пока Александр и Клаас могли позволить себе размышлять о высоком.
Барон выглядел так, будто ничего не произошло. Он спокойно закончил ужин, холодно поблагодарил Элизу, наблюдая, как она уносила грязную посуду, и тоже ушел. Слушая удаляющийся частый стук трости по каменному полу, Элиза думала, к чему был весь этот разговор. Александр никогда не рассказывал о своей семье даже ей — что уж говорить о чужаке, находившемся в замке всего второй день. Да и странно было слышать от человека его возраста такие рассуждения, больше подходящие Клаасу: они как будто поменялись местами, словно это престарелый барон был человеком будущего, а не перспективный молодой ученый.
Закончив со всеми своими делами, она бездельно бродила по пустому замку. На улице поднялся ветер, принесший за собой тяжелые тучи, в закатных отсветах казавшихся темно-багрового цвета. Стоя на балконе, где открывался вид на лежащий за лесом Альтштадт, Элиза наблюдала, как высоко в облаках мелькают тонкие прожилки молний, обещавшие к ночи разразиться самой настоящей бурей. Будь она дома, она бы испугалась, памятуя обо всех рассказах, как молния, отскочив даже от металлического гребня в волосах, могла заскочить под соломенную крышу. Здесь, в замке, несмотря на его несчастливое имя, гореть было почти нечему, кроме разве что сараев, а высокий шпиль на крыше башни, по словам Александра, притягивал молнию к себе и уводил ее глубоко в землю.
Она прошлась по коридорам, зажгла факелы и проверила, чтобы все двери, которые должны быть запертыми, оставались таковыми, и, следуя странному тревожному предчувствию, неожиданно для себя спустилась по лестнице к двери в винный погреб. Даже к посещению машинного отделения барон не относился с такой строгостью, как к погребу. Наверняка он считал, что крутящихся шестерней Элиза испугается сама и не решит туда заглядывать, а вот в подвале для нее не было ничего по-настоящему опасного, и его коллекция вин, собранная не за одно десятилетие, могла оказаться под угрозой.
Совсем рядом что-то тихонько скрипнуло, и Элиза, задумчиво глядевшая на запертую тяжелым навесным замком дверь, поспешила уйти. Любопытство, руководившее ей в первые дни, давно прошло: она не хотела ни расстраивать барона, ни расстраиваться самой, если бы вдруг кабинет Александра или погреб не оправдали ее ожиданий. Ощущение неразгаданной тайны для Элизы было куда приятнее, чем разочаровывающий ответ.
Не зная, куда себя деть, она зашла и в архивы, чтобы удостовериться, что и там никого не было. Беспечной походкой проходя по коридору с совсем недавно потухшими каминами, она остановилась у картин, освещенных светом пылающего заката и свечей на высоких подсвечниках, и вгляделась в изображение площади, которое утром так понравилось Клаасу. Сначала она не чувствовала ничего. Потом, вглядываясь в каждое лицо, Элиза поймала себя на мысли, что каждый человечек на этой площади действительно почти что живой. Навечно замершие в мгновении, они все равно были заняты своими делами: начиная с дамы в голубом платье, заинтересованной в творящейся неподалеку суматохой, но держащейся в стороне, и заканчивая мальчишкой и его щенком, они продолжали жить, как и площадь, тонущая в желтоватой дорожной пыли и стуке молотков, который доносился со стен строящегося дома.
— Элиза, — раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть от неожиданности. — Вы здесь.
Клаас, взволнованный, взъерошенный, появился именно в тот момент, когда она подумала, что становится похожей на него — ищет смысл там, где его нет. Он смотрел на нее исподлобья и держался на расстоянии, как будто ожидал, что она вот-вот нападет на него. Элиза постаралась приветливо улыбнуться.
— Я просто гуляла, — сказала она, не понимая, почему вдруг решила перед ним оправдываться. — Что-то случилось, Клаас?
— У нас очень мало времени.
Не принимая возражений, он взял ее за руку и повел в «историю края». Элиза попыталась вырваться, но безуспешно: чужая ледяная ладонь держала крепче, чем могло показаться. Оглядываясь по сторонам, она лихорадочно соображала, как остановить его, чтобы не случилось чего-то непоправимого. Понятно было, что мысль, мучившая его с самого утра, а может и раньше, наконец обрела ясную форму, и Клаас спешил поделиться ей, только вот он даже не поинтересовался, хочет ли Элиза его слушать.
— Клаас, постой, — обратилась Элиза мягко и остановила его у двери в отделение. — Расскажи мне, что случилось. За тобой как будто гнались.
— Элиза, послушай. — Он взглянул на дверь, а затем — снова на нее. — У меня есть догадка, но она может показаться тебе ужасной, и я хочу, чтобы…
— Пожалуйста, успокойся.
Она отвела его в сторону и усадила на стул, сев напротив. Клаас все время нервно оглядывался по сторонам, боясь, что из-за угла вот-вот кто-то появится: барон или кто-то страшнее. Не зная, как его успокоить, Элиза взяла его ладони, ледяные и трясущиеся, в свои и ободряюще улыбнулась.
— Расскажи мне, — повторила она. — Ты так разозлился из-за того, что случилось за ужином?
— Нет, — с горечью в голосе произнес Клаас. — Я… Я много думал, и наконец все сошлось, и… Все, что говорят про барона в Кенигсберге, местные предания, отсутствие хоть каких-то упоминаний его родни… Я понимаю, что ты мне не веришь, тебе незачем мне верить, но если все это действительно правда, то мы оба в опасности.
— Клаас, я знаю, о чем ты думаешь, и может быть господин барон действительно может казаться странным, но… Но я прожила здесь почти месяц, и я могу сказать тебе, что он обыкновенный одинокий старик. Подумай сам, будь ему триста лет, он бы не придумал, как это скрыть, а просто сидел бы на одном месте? Это ведь глупо…
— Глупо — это его попытки обмануть меня россказнями про сожженные портреты! — выпалил ученый со злостью. — Перед тем, как приехать сюда, я много прочитал, и нигде — нигде! — не упоминается ни его становление в армии, ни слова о его отце или хоть о ком-то. Вот уже триста лет везде только барон Александр Бренненбургский, неизвестно какого возраста и звания, и… Генрих Корнелий Агриппа не был тем человеком, который сошел бы с ума после поездки в прусскую глушь, ты понимаешь?! Неужели ты не замечаешь, как он даже не старается врать, считая нас с тобой глупыми детьми, которые не заметят, что здесь ничего никогда не горело? И… Я уверен, что разгадка — за тем механизмом, который ты пыталась спрятать. Если ты боишься, то будь уверена — у меня в Кёнигсберге есть покровитель, и он защитит нас от этого…