— Успокойся, — прервала Элиза и погладила его по руке. — Для начала, это место — мой дом, и меня здесь ни от кого не нужно защищать. Потом… Я понимаю, Клаас, я все понимаю, но ты… Ты слишком взволнован, и я боюсь, как бы ты не натворил чего-нибудь необдуманного. Давай оставим это до завтрашнего утра.
— Завтра уже…
— Не переживай, хорошо? — она улыбнулась. — Посмотри, какой кошмар на улице. Подумай сам, если мы вдруг решим сбежать, то даже до города не доберемся. Давай подождем, пока гроза закончится, и завтра утром вернемся, и если что-то случится — ты сможешь поговорить об этом с господином бароном.
— Нет смысла с ним разговаривать. Неужели ты до сих пор не понимаешь? Этот человек — зло, самое настоящее, которое ходит среди нас. Даже человеком его назвать нельзя…
Его слова задели что-то внутри Элизы, и она резко выпрямилась, отпустив его. Клаас попытался удержать ее руки, но, столкнувшись с гневным взглядом, стыдливо опустил голову. Он совсем, совсем не умел следить за тем, что говорит.
— Знаешь, Клаас, — заговорила она твердо. — Легко рассуждать о добре и зле, когда у тебя есть для этого деньги и возможности.
— Я не это имел в виду…
— Я не могу позволить тебе оскорблять человека, — она сделала ударение на слове «человек», — которому обязана всем, что у меня сейчас есть, вот и все. Не надо говорить мне о добре и зле, когда для тебя это просто слова, которыми ты бросаешься, как хочешь. Я восемнадцать лет прожила под одной крышей с настоящим чудовищем, которое несколько раз пыталось меня убить, и убило бы, если бы не Александр!
— Я понял, что ты хочешь сказать, Элиза, — сказал Клаас обреченным тоном. — Конечно, я не думал, что ты мне поможешь.
— Пойдем назад, — вздохнула она уже спокойнее. — Тебе нужно прийти в себя. А завтра утром, как я и сказала, мы вернемся и посмотрим, что там спрятано, и если твои опасения окажутся правдой, я… Я подумаю об этом.
— Хорошо. Я согласен.
Они шли обратно, и теперь уже Элиза держала его за руку, как ребенка, которого мать уводила от лавки со сладостями. Клаас, выглядевший подавленным, вызывал в ней бесконечную жалость, но ничем другим, кроме как уберечь его от баронского гнева, она помочь ему не могла. Усадив его в одной из комнат, где стояла небольшая софа, стол и еще теплый камин, Элиза ушла на кухню за чаем. Неприятная, волнующая мысль промелькнула у нее в голове. Помявшись перед полкой с разложенными по мешочкам травами, она вытащила саше с лепестками дамасской розы и засыпала горсть в чайник.
— Это успокаивающий чай, — сказала она, вернувшись к Клаасу. — Он поможет тебе заснуть.
— Точно чай? — мрачно усмехнувшись, попытался пошутить он. — Не отрава?
— В Бренненбурге не травят гостей.
За окном бушевала непогода. Разливая чай по чашкам, Элиза невольно задержала взгляд на непроглядной темноте, то и дело вспыхивающей от ударов молний. За шумом ветра и дождя не было слышно даже грома, и на фоне вспышек молний было видно, как низко склоняются деревья.
— Прости, что накричала на тебя, — она отпила из чашки, думая, что ей самой тоже не помешает успокоиться. — Я не хотела.
— Все… Все хорошо, — ответил Клаас. — Я понимаю. Я слышал в Альтштадте про то, что с тобой произошло.
— Смотря кто тебе рассказывал.
— Габриэль. Он о тебе действительно беспокоится.
— Он для меня как старший брат.
Они еще немного просидели в тишине, прерываемой только непрекращающимся монотонным гулом за окном и тихим звоном чашек о фарфоровые блюдца. Клаас, казалось, потихоньку успокаивался и тоже смотрел в окно полным тяжелой грусти взглядом. Он действительно хороший, думала Элиза. Может быть, где-то слишком резкий и прямолинейный, но он не желал ничего действительно плохого.
— Знаешь, я тоже о тебе беспокоюсь, — сказал он, будто обращаясь не к ней, а просто говоря в пустоту. — Мне хотелось бы, чтобы все было по-другому.
— Завтра утром все наладится, вот увидишь. Пойдем. Я тебя провожу.
Его руки согрелись от горячей чашки и, показалось Элизе, перестали дрожать. Освещая дорогу подсвечником, она довела Клааса до двери в гостевую комнату и погладила по плечу, пытаясь приободрить. Что-то еще волновало его — что-то, не касавшееся барона, и о чем он так и не смог сказать, когда Элиза пожелала ему спокойной ночи и пошла в свою комнату. Ей жутко хотелось спать, и даже чай с розами здесь был не при чем. Прошедший день вымотал ее сильнее, чем все дни до этого, хотя физически она толком-то и не устала, и Элиза даже обрадовалась, что по пути не встретила засидевшегося допоздна Александра.
Но несмотря на всю усталость, ее сон был тревожным и коротким: очередной раскат грома разбудил ее, вырвав из тяжелого, душного сновидения, сути которого она не помнила кроме того, что он вызывал у нее желание сбежать и спрятаться. Непослушными руками она зажгла свечу и пригляделась к часам: совсем недавно перевалило за полночь. Она отдыхала совсем недолго, но чувствовала неприятную бодрость, заставившую ее накинуть платок и выйти из комнаты.
Ветер на улице унялся, и гроза тоже: удар, от которого она проснулась, наверняка был завершающим. Элиза успела только подойти к Гертруде, с которой она собиралась посидеть, пока снова не захочет спать, как вдруг вдали увидела еще один огонек свечи.
Александр, тяжело опираясь на трость, одетый в будничную одежду, шел по коридору, что-то недовольно бормоча под нос. Элиза замерла на месте, не зная, куда ей деться, чтобы не нарваться, как это было в саду, но барон снова заметил ее и остановился. Не зная, что ей нужно было делать, Элиза неуверенно подошла к нему и заметила, что Александр еще никогда не выглядел таким изможденным: казалось, что ему и правда было все триста лет.
— Господин барон, — обратилась Элиза неуверенно, забирая у него подсвечник и беря под руку. — Что-то случилось?
— Все в порядке, — отозвался он хрипло. — Дайте мне сесть.
Растерянно оглядевшись по сторонам, она заметила приоткрытую дверь в комнату, где они были с Клаасом, и довела его туда, со стыдом заметив, что она совсем забыла убрать остатки чаепития. Александр сел на софу и с большим трудом распрямился. Даже в ночь, когда пришел отец, он не выглядел так плохо, как сейчас.
— Простите, — пробормотала Элиза, ставя на поднос чашки и чайник. — Я сейчас уберу.
— Заварите новый, — бросил он ей вслед. — Добавьте лабазник и яснотку, только роз не нужно.
— Как прикажете.
Она вернулась со свежим чаем. Александр так и сидел, не меняя положения, и мрачно смотрел в окно, но когда Элиза вернулась, его взгляд стал мягче. Поставив поднос на стол, она подала барону чашку с дымящимся чаем, пахнущим травами.
— Господин барон, — заговорила она, — вы…
— Со мной все хорошо, — повторил барон устало. — В такую погоду я всегда плохо себя чувствую и не могу спать. Меня интересует, почему не спите вы.