— Знаешь, что? — сказала она, сложив руки на груди. — Вот… Вот сейчас я возьму и проверю, что там. Даже не проверю — я ведь знаю, что там ничего нет. Жалко, ты со мной пойти не можешь, а то одна я боюсь.
Она была опьянена свалившимся одиночеством и слишком зла после посещения гостиной, чтобы обдумать свою мысль дважды. Пусть Элиза и жутко волновалась, идя по коридорам с крохотными окнами под самым потолком, которые почти не пропускали свет, она понимала, что не сможет спать спокойно, если так и не проверит, что спрятано за механизмом. Ей руководило не любопытство, а непонятная обида на Клааса, и Элизе как никогда сильно хотелось, чтобы последнее слово в их споре все-таки осталось за ней.
Отперев ключом «историю края», она, глубоко вздохнув, переступила порог и зажгла висевшую сбоку лампу. Фальшивые книги за время ее отсутствия никуда не делись и почти не запылились. Элиза встала напротив полки, разглядывая пустой серый корешок и не решаясь потянуть его на себя. Давай, сказала она вслух. Это нужно тебе самой.
Она вытащила книгу до упора. Над головой что-то мерно затикало в такт ее сердцебиению, но меньше, чем через минуту, звук затих. Элиза вернула книгу на место и вытянула снова — тиканье повторилось, но на этот раз она вытащила еще и книгу, стоявшую на соседней полке. Ничего не произошло, но ей показалось, что на этот раз звук был дольше — как будто вторая книга продлила время работы спрятанных шестерней. Собравшись с силами, Элиза вытянула две книги с одной стороны стеллажа и, оббежав его, вытянула две такие же книги с другой. Раздался громкий скрип, заставивший ее вцепиться в стоявший рядом подсвечник.
Нерешительно выглянув из-за книжных полок, Элиза увидела, как один из шкафов отъехал в сторону, пропуская ее в крохотную комнату. Сняв с крючка лампу, Элиза заглянула внутрь. Судя по глубоким царапинам на боковой и задней стенках шкафа, она была не первой, кто пытался сюда пролезть и, наверное, не первой, у кого это получилось. Шагнув в душную, пахнущую пылью и сыростью темноту, Элиза выше подняла лампу.
У дальней стены — стол со сваленным на нём мусором. Прямо около входа — деревянные обломки. За гвоздь, торчащий из деревяшки, когда-то бывшей ножкой стула, зацепился клочок ткани. Все, как и представляла себе Элиза: мусор, пыль и ничего, что обвиняло бы барона в…
В чем?
Кто-то стоял прямо у нее за спиной и ждал, когда Элиза закончит свою мысль.
— Кто здесь?!
Никого.
Ни в «истории края», ни в чулане, никого не было, кроме Элизы Циммерман и ее разыгравшейся от волнения фантазии. Повесив лампу на крючок, она, приложив огромные усилия, задвинула шкаф обратно. Когда тот стоял на месте, впритык к соседнему, царапин сбоку не было видно. Поставив на место несколько книг, упавших с полок, пока шкаф двигался, она отошла на несколько шагов, чтобы оценить общую картину. Все было так же, как и до ее появления.
— Я же говорила ему, — пробурчала она себе под нос, выходя из секции. — Ничего там нет. И в замке, кроме нас с Гертрудой, тоже никого нет.
Последнюю фразу она сказала нарочито-громко, пытаясь успокоить себя. Раньше у Элизы было такое, что ей мерещились разные звуки — то ей казалось, что за стенкой снова начали ругаться родители, хотя на самом деле они молчали, то в моменты, когда отец был не в настроении, ей то и дело слышались приближающиеся тяжелые шаги.
Возвращаясь в дальний зал, она постоянно оглядывалась по сторонам, чувствуя в темноте чей-то недобрый взгляд. В голове всплыла цитата из «Праматери», которую Александр сказал ей в день, когда пришел отец: «Даже самый малый облак на твоем девичьем небе не укрыть от глаз моих». Пусть Элиза так и не смогла осилить «Праматерь» дальше первых десяти страниц, она не могла не отметить для себя, как похож был Александр на одинокого графа, доживавшего свой век в пустом замке. Элиза много думала, пытаясь представить, каким он был в молодости, но у нее ничего не получалось, как будто Клаас был прав, когда сказал, что барон всегда был старым. Она вспоминала молодых офицеров, проезжавших через Альтштадт, но не находила ничего, за что можно было бы уцепиться. Александр казался навечно застывшим в своей усталости, в своей старости, и если в нем и жил когда-то молодой целеустремленный человек, он давно умер.
— Я вернулась, — объявила она фонтану, когда наконец вышла из тоннелей, захлопнув за собой дверь. — И я была права. Только вот…
Она села у каменных коленей и оглядела пустой зал. В том, как близко друг ко другу были расположены двери кабинета и гостиной, Элизе виделось что-то зловещее, но вместе с тем и смешное. Может, Клаас и вовсе выдумал свою теорию, услышав те же завывания, что и она? Историка не было в замке уже целую неделю, но временами Элизе казалось, что он все еще здесь — вот-вот снова появится у нее за спиной, взмыленный, как в их последнюю встречу. Когда барон уехал, присутствие Клааса стало почти осязаемым: как будто это он нашептывал ей на ухо жуткие непрошенные мысли и сопровождал на пути в архивы.
Азарт и волнение постепенно уходили, оставляя Элизе только осознание и тяжелое чувство стыда за то, что она сделала, повинуясь глупому, сиюминутному порыву. Она впервые нарушила запрет барона, настоящий, повторенный ей несколько раз. Когда дома она поступала вопреки отцовской воле, то чувствовала мрачное удовлетворение и страх перед возможным наказанием, но сейчас страх, поселившийся в груди, был абсолютно другим. Элиза не боялась, что Александр накажет ее или прогонит — она боялась, что он будет разочарован и расстроен и даже не захочет слушать о ее благих намерениях.
— Какая я дура, — сказала она тихо. — Ни за что ему об этом не расскажу.
Еще до побега Элиза представляла, как будет жить в замке. Придумывала себе распорядок дня, думала, что будет готовить и как будет копить жалование, чтобы забрать из дома Маргарет. От барона, казавшегося ей мрачным и суровым, она не ждала многого, надеялась только, что он просто не будет ее бить и будет платить вовремя. Выспрашивая у Габриэля, какой он человек, Элиза ни разу не добилась внятного ответа, кроме того, что он вежлив, как положено аристократу, и, судя по всему, богат, раз частенько переплачивал всаднику пять, а то и все десять талеров. Больше Габриэль не знал о нем ничего, и в свой первый рабочий день Элиза ждала чего угодно, но реальность превзошла все ее ожидания. Александр дал ей все то, в чем она так нуждалась дома, и она наконец почувствовала себя настоящим человеком, заслуживающим уважения, признания и заботы.
Элиза снова обошла замок и даже вышла в сад, пытаясь деться куда-то от чувства вины и тревоги, не дававших оставаться долго на одном месте. Со временем к ним прибавилась еще и озлобленность на саму себя, на свою глупость и импульсивность, и без того много раз ее подводивших. Элиза противоречила самой себе, и это злило ее: сначала она сказала Александру, что ей не нужно знать все его секреты, чтобы доверять, а потом — влезла в архивы.
День клонился к вечеру. Она без аппетита поужинала прямо на кухне и зажгла свет в зале с фонтаном и в коридоре, где находилась ее спальня. Она не боялась темноты, но со свечами было намного уютнее, чем без них, да и ночь обещала быть безлунной. С наступлением темноты Бренненбург преображался: по углам залегали густые тени, дрожавшие на слабом свету, и шорохи, днем воспринимающиеся как нечто само собой разумеющееся, становились громче и настойчивее. Пока Александр был в замке, казалось, что все здесь под его контролем, и каждая мелочь в замке целиком и полностью подчинена ему, но стоило ему уехать, и Элиза в полной мере осознала, что Бренненбург живет своей, известной только ему жизнью.