Она хотела посидеть немного в комнате с пианино, но, когда солнце закатилось за горизонт, поняла, насколько плоха эта затея, и вернулась в свою комнату, заперев дверь на ключ. Оставить ее открытой и тем более распахнутой ей не давал беспричинный страх, как будто кто-то мог возникнуть на пороге среди ночи, миновав запертые наглухо ворота. Мысли о том, что враг покажется не снаружи, а изнутри замка, Элиза даже не допускала, иначе не могла бы уснуть всю ночь, прислушиваясь к абсолютно каждому звуку.
Но все ее попытки обезопасить себя не спасли от кошмаров, наоборот, сделали только хуже. Каждые несколько часов Элиза просыпалась и вскакивала с постели, прислушиваясь: ей то чудилось, что кто-то играет на пианино в пустой комнате, то она ясно слышала, как где-то в глубине замка кто-то кричит и зовет ее по имени. Элиза собиралась было выйти из комнаты, чтобы удостовериться, что там никого нет, а если и есть, он испугается ее злого лица и убежит, но вдруг остановилась. Она собиралась открыть дверь, но почувствовала чье-то присутствие, почти что неощутимое. Кто-то стоял прямо на пороге ее комнаты.
— Я — горничная барона Александра, — сказала Элиза громко и с силой провернула ключ в скважине. — Никто в этом замке не посмеет меня тронуть.
Она с силой распахнула дверь, надеясь пришибить кого-то, кто решит за ней спрятаться, и вышла в освещенный тусклым светом факелов коридор. Никого, как и тогда в архивах, когда ей над самым ухом послышался шорох, слишком громкий, чтобы быть случайным. Краем глаза она заметила движение и резко развернулась, делая шаг назад, но это оказалась всего лишь колеблющаяся на ветру штора. Элиза выдохнула. Одиночество, сначала казавшееся ей возможностью немного отдохнуть от баронской дисциплины, начинало сводить с ума.
Вооружившись кочергой, Элиза снова вышла в коридор и огляделась. За время, что она спала, ничего не изменилось. Все двери оставались закрытыми, как она их оставила, и окна тоже, кроме одного, распахнувшегося от сильного ветра. Желая побороть свой страх, она вышла в зал, где тоже было пусто, и подошла к Гертруде, вокруг которой почему-то снова были лужи, как будто кто-то плескался в фонтане.
— Ну зачем ты шалишь? — спросила она у фонтана, присаживаясь рядом. — Я сейчас вытирать не буду, ясно тебе?
Элиза снова взглянула на запертую дверь кабинета и вспомнила слова барона о том, что там есть такой же шкаф, как в архивах, за которым она может спрятаться. Скорее всего Александр сказал это только потому, что был уверен в себе и знал, что прятаться ей не придется, но Элизу все равно грела мысль о том, что он действительно пытался ее успокоить. Но если в Альтштадте он был полноправным хозяином, которому никто не смел навредить, то в Кёнигсберге дела наверняка обстояли по-другому. Он может быть сколько угодно уважаем в Ордене, но от каких-нибудь бандитов его не защитит никто, кроме кучера, заленившегося даже помочь погрузить вещи в карету. Элиза чувствовала бы себя намного спокойнее, если бы барон прислал хоть какую-нибудь весточку, что с ним все хорошо, но вряд ли он считал это нужным.
Она пыталась представить, как выглядит Кёнигсберг, опираясь на открытки, которые показывал Габриэль, и не заметила, как снова задремала у ног фонтана. Когда Элиза проснулась, в небе высоко стояло солнце, и зал, освещенный преломленным холодным светом, был похож на место из жуткой, но захватывающей сказки. Несмотря на беспокойную ночь, она проснулась намного раньше, чем собиралась. Приведя себя в порядок, она позавтракала тем, что осталось со вчерашнего ужина, и задумалась. По словам барона, сегодня должен был приехать Габриэль. Он мог и не согласиться взять ее в город после прошлого раза, но и просто так сидеть в замке Элизе тоже не хотелось.
Верховому повезло: когда он приехал и начал стучать со всей силы в запертые ворота, Элиза как раз была во дворе и услышала его. Габриэль выглядел более усталым, чем обычно, и услышав, что барон уехал, хотел сказать что-то, но не стал. Вдвоем они отнесли на кухню мешки с продуктами, и когда проходили мимо кабинета барона, он вдруг остановился и вытащил из-за пазухи конверт с восковой печатью.
— Чуть не забыл, — сказал он. — Вчера письмо пришло для барона.
— От кого?
— Не знаю. Из Лондона.
Элиза взяла конверт и покрутила в руках. Ни имя отправителя, ни адрес ничего не говорили ей, но она предположила, что его написал брат Александра. У нее даже не было мысли, чтобы вскрыть письмо и прочитать, поэтому она просто отнесла его к себе в комнату и положила на видном месте, чтобы точно не забыть отдать, когда барон вернется.
— Габриэль, — сказала она так вежливо, как могла. — А можно тебя кое о чем попросить?
— Тяжести таскать больше не буду, — оборвал верховой. — Я и так вчера спину потянул.
— Нет, я не про это. Ты можешь взять меня в город? Хотя бы на несколько часов.
— Опять? — возмутился он. — Тебе прошлого раза было мало, когда я обратно вез тебя, в дрова пьяную, и твоих кур?! Ну уж нет.
— Ну пожалуйста! — она схватила Габриэля за рукав. — Ты приедешь неизвестно когда, а мне тут сидеть одной неделю так точно, пока барон не вернется! Ну пожалуйста, Габриэль, обещаю, я не буду напиваться! Просто тихонечко посижу в «Мельнице» и схожу на рынок.
— На рынок-то тебе зачем? Я все привез.
— Хочу купить яблок на штрудель, — начала перечислять Элиза, — ниток с пуговицами, а то мне одежду чинить нечем, зерна для Анхелы с Генриеттой, и вообще, какая тебе разница?!
— Анхелы с… С кем?
— С Генриеттой! — фыркнула она. — Я сначала хотела назвать ее Гретхен, но господин барон сказал, Генриетта звучит благороднее. Она и нестись после этого стала лучше.
— Уговорила, — вздохнул Габриэль, нахлобучивая шляпу. — Но только ради Анхелы с Генриеттой.
Весело засмеявшись, Элиза подпрыгнула на месте и крепко обняла Габриэля. Ей не хотелось рассказывать ему о том, что было сегодня ночью. Во-первых, она уже не была маленькой девочкой, которой не стыдно бояться оставаться дома одной, а во-вторых, она боялась, как бы верховой не начал задавать лишних вопросов. Ее и так удивило, что он не спросил первым делом, куда же делся Клаас — сама Элиза не сказала о нем ни слова. Только когда они ехали через лес, Габриэль, чтобы нарушить тяжелую, неуютную тишину, спросил, когда историк успел уехать. Элиза коротко пересказала версию барона, осознавая, что в ее голове она смотрелась куда лучше и складнее.
— Я не видел никакого гонца, — сказал он задумчиво.
— Это же было ночью, — Элиза пожала плечами. — Тем более, в грозу. Ты же не можешь знать обо всем, что происходит в городе.
— Не могу. Просто странно все это… Как бы слухи не пустили. Все ведь видели, как я отвозил его в замок.
— Ну, уехал и уехал, ничего такого тут нет. Я за два дня с ним чуть с ума не сошла, да и барону он тоже гадостей наговорил.
Габриэль махнул рукой. Он все собирался что-то сказать, как в тот раз, когда Элиза узнала, что судачат про нее и Александра, но все не решался, как будто могло быть что-то еще хуже. Сколько она его помнила, всадник всегда был таким: несмотря на то, какое важное положение он занимал, обеспечивая связь между Бренненбургом и Альтштадтом, он никогда не умел говорить людям правду, какой бы она ни была. Даже передать барону недовольство горожан было для него сродни пытке: Элиза лично наблюдала, как он по несколько дней сочинял речь, а потом сокрушался, что был слишком груб и прямолинеен.