— Что-то случилось?
— Да, то есть… То есть нет. Ничего не случилось, просто в городе… беспокойно, понимаешь? Сначала твой папаша, теперь этот ученый, еще и кто-то слухи пустил, будто бы у барона со столицей проблемы, и как бы нам всем это не вышло боком. А оказывается, он еще и уехал. Ты же знаешь, местным только повод дай.
— А ты сам-то в это веришь?
— Конечно нет! — воскликнул Габриэль. — Ну то есть, я, конечно, не знаю, что там на самом деле происходит, но мы-то здесь точно не при чем. Но ты же знаешь, меня одного никто слушать не будет.
Он был прав. Габриэля любили и уважали, но только в моменты, когда от него что-то требовалось. Он передавал барону просьбы жителей, общался с заезжавшими в Альтштадт путешественниками и провожал людей через лес, но когда дело касалось чего-то серьезного, слушали кого угодно, только не его. По мнению альтштадцев Габриэль был слишком молодым и слишком покладистым: если его слово что и значило, то только потому, что из всего города он был к барону ближе всех. Не считая Элизы, конечно.
Воскресное утро в Альтштадте было таким же, как и всегда: под колокольный звон выходя из кирхи, горожане спешили по своим делам. Элиза натянула на голову капюшон и ссутулилась, прячась за плечом Габриэля. Отец старался не пропускать ни одной службы, и налететь на него, только приехав в город, ей не хотелось. Хотя, как бы сильно она не боялась герра Циммермана, вместе с этим в груди теплилась надежда хотя бы мельком, но встретить сестру и мать: после последней вылазки в город она ничего о них не слышала, кроме того, что отец вернулся домой ужасно злым, но так и не понял, что Элиза была на ферме.
— Габриэль, — она похлопала всадника по плечу. — А ты сегодня сильно занят?
— Нет, — он тяжело вздохнул. — Хочешь, чтобы я ходил с тобой?
— Ты такой проницательный! — воскликнула Элиза с искренним восхищением. — Если, конечно, у тебя есть свободное время и ты сам хочешь, я была бы очень рада, но не могу же я тебя заставлять…
— Ну хватит, хватит! Это ты у барона так научилась стелить?
— Нет. Я просто считаю, что ты ведешь себя очень-очень благородно и никогда не оставляешь меня в беде, как настоящий…
Гром, как всегда внимательный к настроению хозяина, громко заржал, заставляя ее наконец замолчать. Они подъехали к небольшому, неказистому дому, за которым явно следили не очень-то тщательно и чувствовался недостаток женской руки. Габриэль поставил повозку у забора и распряг коня, не забыв угостить его припрятанным в кармане яблоком. Элиза, пока ждала его, беспокойно оглядывалась по сторонам, выискивая знакомые лица. Она помнила, что отец ненавидел ходить на базар, и поэтому после церкви всегда шел домой один, отправляя за покупками жену и дочерей. Вообще всю работу, считавшуюся женской, он ненавидел, и даже Габриэля частенько упрекал в том, что он не торопился найти жену, а справлялся с бытом сам. Иногда, устав от отцовских речей и угрюмого лица верхового, Элиза убиралась в его доме сама, но происходило это реже, чем она хотела бы.
— Пойдем скорее! — позвала она. — Все разберут, пока ты тут возишься.
— Ему еще нас везти в замок, а потом ехать обратно. — Габриэль потрепал коня по рыжей гриве и дал еще одно яблоко. — Пусть отдохнет. Тебя саму, вон, барон балует, а я чем хуже?
— Ничего он меня не балует.
— Что-то я не видел, чтобы хозяева отпускали горничных пить в кабаках, так еще и денег на это давали. Дай угадаю, он тебя и потом отчитывать не стал?
— Не твое дело! — притворно возмутилась Элиза. — И денег он вообще на кур дал, и я их вернула!
— Как скажешь, как скажешь.
Они побрели вдоль полупустой улицы. День был прохладным и ветренным, поэтому Элиза могла спокойно идти в капюшоне, не боясь, что на нее будут коситься прохожие. Конечно, со стороны и так всем было понятно, что она — это именно она, но ей не хотелось, чтобы какие-нибудь знакомые, вроде Шнайдеров, приставали со своими расспросами, а потом бежали бы докладывать все отцу. Элиза была уверена, что в прошлый раз именно сынок герра Шнайдера побежал на ферму: она видела, как он вылетел из «Мельницы», стоило ей зайти. И за этого человека, мало того, что некрасивого, так еще и подлого и мелочного, отец всерьез хотел выдать ее замуж.
На рынке было шумно и многолюдно. У прилавка с фруктами Элиза, к своей радости, заметила знакомую светлую макушку Маргарет. Подмигнув Габриэлю, она тихонько подошла сзади, и, дождавшись, когда торговка скажет сестре цену, первой сунула ей деньги. Фрау Шварц, узнавшая Элизу еще когда она только подошла, рассмеялась.
— Мне мешок вон тех яблок, пожалуйста, — сказала она весело и взглянула на пораженную Маргарет. — Не ожидала?
— Нет, — призналась сестра честно, расплываясь в улыбке. — Ты здесь откуда? Как?
— А вот так, — Элиза щелкнула ее по носу. — А где мама?
— У нее голова всю ночь болела, она отправила меня одну. А папа ушел домой сразу после службы.
— Ну, как я и думала. И что ты уже успела купить?
— Немного, — Маргарет, когда они отошли от прилавка, показала корзину, в которой лежали только мелочи вроде ниток и булавок, небольшого мешка с фруктами и припрятанные леденцы. — Мама сказала много не покупать, а то я не донесу. А ты здесь почему? Тебя барон послал? А вам же Габриэль еду возит, зачем тебе на рынок?
— Я сама пришла, — ответила Элиза негромко, чтобы никто посторонний их не подслушал. — Барон уехал, а мне в замке скучно одной.
— Ты там совсем-совсем одна?
— Ну, нет. Со мной Гертруда.
— А это кто?
— А это… — ей в голову пришла неожиданная мысль, заставившая замолчать на полуслове и обернуться к Габриэлю. — Слушай, а мы не можем…
— Что?
— Например, взять Маргарет в замок. Она там никогда не была, а ты бы ее потом захватил обратно. Все равно без обеда я тебя не отпущу.
— А фрау с герром ее отпустят?
— Отпустят, если… Если Маргарет сначала вернется домой, оставит корзинку и скажет маме, куда пойдет, — Элиза подмигнула сестре. — А отцу скажет, что будет просто гулять в городе. Даже если он хватится, мама что-нибудь придумает. Как тебе?
— Я хочу, я хочу поехать! — она запрыгала от радости, но Элиза тут же прикрыла ей рот ладонью, чтобы не кричала громко, и девочка заговорила намного тише. — А барон не будет ругаться?
— Не будет.
— Ну, давай попробуем.
Они еще прошлись по рынку и даже заглянули в лавку галантерейщика, где Элиза наконец купила новые нитки и иголки заместо тем старым, что она нашла в замке. Подумав немного, она купила себе и Маргарет по новому гребню — барон, оставляя ей деньги, не запрещал потратить часть на себя. Пусть некоторое время сестре и придется его прятать, потом она сможет выдать его за подарок на какой-нибудь праздник или вовсе сказать отцу, что гребень у нее был всегда, просто он его никогда не замечал.
К возвращению Александра ей хотелось приготовить что-то особенное, что-то, не казавшееся бы пресным и бедным после высокой столичной кухни. В конце концов, ее выбор остановился на яблочном штруделе по семейному рецепту, передававшемуся уже несколько поколений, и на запеченном гусе. Как Элиза и предполагала, герр Бауэр был только рад, что на баронском столе будет гусь именно с его двора. Он был вторым ненавистником герра Циммермана — первой по праву была Элиза.
Маргарет убежала на ферму, спрятав гребень и сладости в кармане, а Элиза и Габриэль остались ждать ее у дома, загружая в повозку мешки с фруктами, зерном и гусем. Элиза не сомневалась, что он пролежит столько, сколько нужно: в погребе Бренненбурга было настолько холодно, что на стенах иногда Элиза замечала иней. Александр говорил ей, что это из-за того, что замок построен прямо в скале, но это не объясняло, почему там всегда было так темно, что даже факелы и лампы светили тусклее, чем в остальных местах.