— Что вы тут делаете?
— Простите, — тут же извинилась Элиза, отходя на шаг назад. — Я просто принесла ужин. Вы ведь… Вы ведь пропустили обед…
— Вот оно что, — ей показалось, лицо Александра смягчилось. — Благодарю.
— Я не хотела вас беспокоить, простите, — пробормотала она, собираясь с силами. — Господин, пожалуйста, скажите… Вы не проверяли Даниэля? Как он?
— Ему уже лучше. Не переживайте, с ним все будет хорошо.
— Я видела кровь и испугалась, что он ранен.
— Вам показалось, — перебил он. Элиза опешила, и когда барон уже собирался вернуться в кабинет, вдруг выпалила:
— Мне не показалось, — она почувствовала, как внутри все холодеет. — Я сама видела, и после вытерла пол и сожгла тряпку. Почему…
Александр медленно развернулся и вышел в коридорчик, прикрыв за собой дверь. Его взгляд, тяжелый, почти враждебный, заставил Элизу вздрогнуть, но она смогла выдержать его и не отвернуться. Будь она смелее, добавила бы, что и гул в прошлый раз ей тоже не причудился, но все слова застряли в горле, как будто замерзли от страха. Барон долго молчал, изучая ее бледное лицо и подбирая слова для ответа.
— Вас это не касается, — сказал он наконец. — Вы сами пообещали, что не будете ничего выведывать о моих делах, фройляйн Циммерман.
— Мне просто страшно, — сказала Элиза со слезами в голосе, хоть и понимала, что лучше ей вообще ничего не отвечать. В конце концов, она целиком и полностью находилась на его территории. — Как он приехал, в замке началась какая-то чертовщина, и если бы вы хоть объяснили…
— Я не обязан вам ничего объяснять.
«А я не обязана молчать о том, куда делся Клаас», - возникла в ее голове неожиданная, резкая мысль.
Не иначе, как Александр читал ее мысли — другого объяснения тому, как он помрачнел, Элиза не видела. Ее саму колотило от страха, но она продолжала упрямо стоять, задрав голову и пытаясь найти в разноцветных глазах что-то, хоть смутно похожее на ответ на ее вопросы, которых накопилось слишком много, чтобы она и дальше молчала, довольствуясь сухими, неправдоподобными объяснениями. Прежде, чем ответить, барон выдержал долгую паузу. Элиза чувствовала, как ее голова на несколько мгновений стала страшно тяжелой, а в глазах потемнело.
— Поэтому я и сказал тогда, что наука для вас не предназначена, — сказал наконец Александр куда мягче, как будто пытаясь успокоить ее и увести разговор в другое русло. — Вещи, которыми мы занимаемся с Даниэлем, требуют серьезных рисков и определенных жертв.
— Каких жертв?
— Крысы, кролики, разная мелочь. Просто Даниэль… Оказался очень чувствительным молодым человеком. Он пережил много ужасных вещей, но они не закалили его, а наоборот, сделали куда восприимчивее. Сейчас, я думаю, ему стало лучше, и, так уж и быть, вы можете его навестить.
Элиза прекрасно понимала, что барону хотелось просто как можно скорее от неё избавиться, и была благодарна за то, какой способ он выбрал: не стал и дальше кричать на нее и прогонять, даже их с Даниэлем утренний танец не припомнил, хотя она была уверена, что до этого дело еще дойдет, просто сейчас проблемы были куда важнее. Поклонившись и еще раз попросив прощения, она выбежала из кабинета и вернулась на кухню за вторым подносом, предназначенным для гостя.
Остановившись у двери в гостиную, Элиза постучала, но не услышала ответа. Надеясь, что англичанин спит, она проскользнула в комнату и заглянула в спальню. Даниэль неподвижно лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Осторожно, на цыпочках, она прошла дальше и поставила поднос на стол. Услышав странный свистящий звук, Элиза обернулась и увидела, что Даниэль вовсе не спал: он плакал, мелко дрожа всем телом и тихо всхлипывая.
— Даниэль? — спросила Элиза робко, подходя ближе. — Все хорошо?
Англичанин поднял голову и посмотрел на нее невидящим взглядом, застланным слезами. Элиза вспомнила слова барона о том, сколько Даниэлю пришлось перенести перед тем, как приехать в Бренненбург, и ее сердце снова сжалось. Она никогда раньше не сталкивалась с чужим горем вот так, лицом к лицу — даже когда умирал кто-то из близких, она чувствовала странную отчужденность, не дававшую ей сойти с ума так же, как все вокруг, но теперь этой отчужденности больше не было. Была только она сама и человек перед ней, которому было больно настолько, что он не мог сказать и слова, и Элиза совсем не знала, как ему помочь.
— Может, мне позвать Александра? — спросила она, аккуратно присаживаясь рядом. Даниэль отрицательно замотал головой и, слегка повернувшись, взял ее за руку. Его ладонь была влажной и горячей.
— Не уходите, — пробормотал он, и Элиза послушно осталась, гладя его по плечу, пока всхлипы становились все тише. — Пожалуйста.
— Я здесь.
В ее присутствии он успокоился быстро, и вскоре Элиза поняла, что они просто сидят в молчании, держась за руки. Еще пару дней назад она умерла бы от смущения, но сейчас ей даже не хотелось шевелиться, чтобы не нарушить тишины, прерываемой лишь ровным дыханием Даниэля. Он не выдержал первым: отпустив руку Элизы, он сел рядом с ней и убрал с лица налипшие пряди.
— Так зачем вы приходили? — спросил он первое, что пришло в голову.
— Я принесла вам поесть. Вы ведь даже не обедали.
— Спасибо, — пробормотал Даниэль, опуская голову. Что-то мучило его, но он не хотел говорить, а Элиза — боялась спрашивать.
— Я могу еще что-то для вас сделать?
Он посмотрел на нее долгим, полным вины и грусти взглядом, но ничего не сказал. Элиза поймала на мысли, что ей вовсе не хотелось знать, чем они там занимались, чтобы не разрушать образы, укоренившиеся у нее в голове, и даже неизвестно, в ком она больше боялась разочароваться — в Даниэле или в Александре. Как бы она ни были привязана к ним обоим, есть вещи, на которые просто так глаза не закроешь.
— Наверное, нет, — сказал наконец англичанин. — Спасибо вам, Элиза.
— Не за что. Наверное, я пойду. Отдыхайте, Даниэль.
Она ушла, плотно закрыв за собой дверь, и, выйдя наконец в прохладный зал, поняла, насколько жарко и душно ей было в гостиной. Добравшись до окна, Элиза рывком распахнула тяжелые створки, вдыхая прохладный вечерний воздух. Наверное, хорошо, что он ничего больше не попросил. Она не умела утешать и поддерживать людей, кроме Маргарет, которая была ребенком, и тем более она не знала, как утешать мужчин. Их горе, тяжелое, яростное, выражавшееся либо злыми слезами, либо криками, вызывало в Элизе только страх: она вспоминала отца в день похорон Фридриха.
Еще два дня прошли подозрительно тихо и спокойно. Александр и Даниэль пропадали в подземельях с утра до вечера, и Элиза только видела, как они выходят из лифта почти на закате. Все как будто бы успокоилось, даже красной гадости по углам стало намного меньше, но Элиза не могла не заметить, как с каждым днем Даниэль становился все беспокойнее и беспокойнее, как будто он куда-то торопился. С ней он был все так же приветлив, но с Александром все чаще разговаривал резко, и больше всего ее удивляло, что барон на это почти никак не реагировал.