Ее взгляд снова упал на «Праматерь». Кроме нее художественных — Элиза теперь знала, что книги не о науке назывались так, — книг у барона почти не водилось. В архивах стояли только пыльные сборники стихов Гёте, которые сразу показались ей слишком занудными и высокопарными, словно он писал их не для людей, а для того, чтобы полюбоваться самим собой. Но именно в «Праматери» была еще одна проблема, кроме того, что стихи давались Элизе нелегко — выдуманный замок, в котором доживал свой век выдуманный граф, слишком сильно походили на то, что перед собой каждый день видела Элиза, а саму прародительницу дома Боротин, несчастную при жизни и страдающую после смерти, она представляла только как женщину с портрета, который они нашли тогда с Даниэлем.
Элиза не знала ни ее имени, ни кем она была, даже то, что именно ее любил Александр, было всего лишь глупым предположением, но от этого незнакомку, навсегда запертую в восточном крыле, становилось только жальче. Во всем замке Элиза не нашла ни одного ее упоминания, кроме случайно подслушанного разговора — хотя, может, она просто плохо искала. Спрашивать у барона о таком она тоже не решалась, потому что боялась разбередить старую рану. Раз уж он не оставил в замке ни одного изображения своих родителей, потому что не хотел о них вспоминать, то о несчастной любви точно забыл давным-давно, и она просто не имела права напоминать.
Стоило подумать об Александре, он явился. Проходя по коридору, он увидел приоткрытую дверь в кабинет и решил заглянуть. Может быть, он ожидал увидеть здесь Даниэля, а нашел только служанку, полностью погрузившуюся в мысли, тоскливые настолько, что она не заметила, как глаза заслезились.
— Элиза, — окликнул барон. — Чем занимаетесь?
— Я? — она села ровно, обернулась, а затем спохватилась и вскочила со стула. — Извините. Я хотела почитать, но как-то… Не получилось.
Александр зашел в комнату и взглянул на книги. «Праматерь» вызвала на его лице легкую усмешку, а вот от книги Вейера он шарахнулся, как от огня. Увидев, что барон помрачнел, Элиза поспешила отойти на несколько шагов, боясь, как бы ей тоже не досталось. Она понимала, что лезет в запретные вещи, еще когда начинала ее читать, но не думала, что Александр разозлится так сильно.
— Вам не стоит читать о таких вещах, — сказал он тяжело, забирая книгу. — А если уж так интересно, то возьмите другого автора.
— Почему? — ляпнула Элиза. — А что не так с…
— Вейер — бездарность, — произнес Александр таким тоном, будто Иоганн Вейер, живший двести лет назад, каждое утро лично портил ему кашу. — Я думал, его бредней в моем замке не осталось.
— Простите. Я не хотела…
— Вы не виноваты. Хотя я уже говорил, что серьезные науки — это не ваше, ваша тяга к знаниям достойна похвалы.
— А что тогда мое? — не выдержав, спросила Элиза. — Я просто… Я не хочу прожить всю жизнь, умея только варить супы и подметать пол. То есть…
— Я займусь вашим образованием, когда решится проблема с Даниэлем, можете не переживать, — прервал Александр с легким раздражением в голосе. — Конечно, я не допущу, чтобы моя служанка оставалась необразованной, и я даю вам полный доступ к своей библиотеке. Другое дело, что некоторые вещи для вам слишком сложные…
Он раскрыл трагедию на месте, где заложила Элиза. Самая середина, как она и говорила — дальше не шло, как она ни пыталась. Покраснев от злости, она подошла к столу и взглянула на строчки, которые с первого взгляда понять не могла.
— Она мне не нравится, — сказала она тоном обиженного ребенка. — Слишком скучно.
— Почему? — спросил Александр, усмехнувшись.
— Когда я ее читаю, у меня такое чувство, как будто я смотрю на Бренненбург со стороны. Вы иногда себя ведете, прямо как граф. А праматерь…
— Что — праматерь?
— Прямо как та женщина в черном, — призналась она наконец, тяжело вздохнув. — Мы с Даниэлем нашли портрет в восточном крыле, и я все никак не могла у вас спросить, кто она.
— Вас это не касается, Элиза, — услышав о незнакомке, Александр побледнел и тут же попытался увести тему — значит, ее догадки были верны.
— Это ваша возлюбленная? — спросила она осторожно, вместе с тем понимая, что терять уже нечего. — Я правильно поняла?
— Правильно, — вновь отмахнулся Александр. — Фройляйн Циммерман, давайте оставим этот разговор до лучших времен.
— Хотя бы скажите, как ее звали, — не унималась Элиза. — Я такого себе надумать успела, вы не представляете!
— Ее зовут Елена.
— Я за нее обязательно помолюсь, — пообещала она. — И за вас тоже.
— Хорошо, — на лице барона промелькнуло подобие улыбки. — Я думаю, вам пора заниматься ужином, Элиза. Идите.
Она взглянула на часы, висевшие под самым потолком, поклонилась и послушно пошла на кухню. Сочинение Вейера Александр забрал с собой, и она боялась, как бы барон не решил его сжечь — автор мог быть хоть трижды дураком и бездарностью, уничтожение книг казалось Элизе самым настоящим преступлением. К тому же, чтиво было пусть непонятным, но интересным — ей нравилось разглядывать картинки и запоминать незнакомые термины и имена, пусть они никогда бы ей не пригодились. Еще и то, что книга была посвящена тому самому Агриппе, про которого говорил Клаас, делало ее ценнее.
Барон мог и не прогонять ее из архивов так рано — Элиза знала, сколько времени ей нужно на готовку и сервировку стола, и лишние полчаса, которые нечем было занять, только раздражали и выбивали из привычного ритма. Зато, наконец, она поняла, что за чувство заставляло ее ходить из угла в угол, пререкаться с Александром и донимать его дурацкими вопросами — Элизе было нечеловечески скучно. Ей хотелось снова заняться чем-нибудь с таким же пылом, как в первые недели, но дел не находилось. Все, что можно было разобрать, она разобрала, ежедневные обязанности выполняла быстро, да и никакой особой радости они не приносили. Ей хотелось вернуть те дни, когда Александр мог лично заниматься ее учебой, а не просиживал целые дни то в кабинете, то в подвале. Даже по Клаасу она начала скучать — тот пусть и пробыл в замке всего три дня, но успел натворить столько, что Элиза еще целую неделю не могла успокоиться.
Она думала, что в столовую снова никто не придет, но когда часы пробили шесть, пришел Александр, а за ним, немного опоздав, явился и его гость. Задумавшись, она по привычке накрыла на стол и уже собиралась убирать тарелки. Если бы ей пришлось ставить их обратно при бароне, он бы точно отчитал ее — когда дело касалось этикета, Александр был необыкновенно строг и требовал, чтобы все было идеально. Только иногда, когда случалось что-то из ряда вон, он позволял Элизе некоторые вольности, но такого почти не происходило. В первое время, когда Александр придирчивым взглядом оценивал, насколько правильно она подавала чай и как училась встречать гостей на проржавевших доспехах, Элиза даже злилась — ей было непонятно, откуда в бароне, полжизни прожившем на отшибе в пустом замке, столько стремления к совершенству.
Ужин прошел в полной тишине. Александр вообще почти не разговаривал за едой, а Даниэль просто выглядел очень сонным и усталым, хотя провел целый день в комнате. Элиза стояла за плечом барона, иногда подливая вино. Невыносимая скука никуда не делась, наоборот казалось, что молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, распаляло ее все сильнее. Элиза уже обдумала, как можно невзначай пролить вино или уронить что-нибудь, чтобы на нее обратили внимание и заговорили, но оставила эти мысли — выслушивать нотации она не была готова.
В конце концов, Элиза пришла к выводу, что своими дурацкими размышлениями она накликала беду. Сложив тарелки на поднос, она уже взяла его в руки и собиралась отнести на кухню, как вдруг весь замок, от основания до самых башен, содрогнулся от страшного грохота, похожего больше на рёв огромного чудовища, демона, каким-то чудом выбравшегося с иллюстрации к книге Вейера. Пытаясь вспомнить, что произошло в те короткие мгновения, казавшиеся необычно длинными, Элиза видела только красную пелену перед глазами, словно столовую заволокло туманом, а когда он рассеялся, на полу перед ней валялся поднос и осколки посуды, блестящие в луже растекшегося масла. Кто-то — Александр — крепко держал ее за плечи, не давая упасть. Сбоку Элиза слышала короткие, негромкие всхлипы. С трудом повернув голову, которую как будто набили ватой, она увидела Даниэля, который сидел на полу, сжавшись в комок.