Александр беглым взглядом осмотрел ее, не было ли кровоточащих ран, и приобнял за плечи. Чужое прикосновение заставило ее содрогнуться всем телом. Александр повел Элизу за собой по коридору, обратно в прихожую. Его ладонь крепко сжимала ее плечо, почти что причиняя боль, но когда он отпустил ее и усадил за стол, Элиза почувствовала разочарование.
— Сидите здесь. Я принесу бинты.
Он ушел. Наверное, в свой кабинет. Элиза пустым взглядом смотрела перед собой и держалась за плечо, все еще чувствуя чужое тепло. Единственным, кто обнимал ее вот так, был Габриэль, и то изредка. Фрау Циммерман обнимала ее только когда Элиза была маленькой, а с появлением Маргарет все внимание ушло ей. Элиза стала слишком взрослой, чтобы ее кто-то защищал. Это она в восемь лет стала «сильной», к ней бежала сестра, когда ее пугали раскаты грома или отцовские крики.
Она не заметила, как Александр вернулся и поставил на стол поднос с кувшином воды, бинтами и стеклянным пузырьком с биркой, на которой почти нельзя было различить надпись. Сначала он заставил Элизу вымыть руки в воде, а затем откупорил пузырек, из которого запахло водкой, и смочил в прозрачной жидкости платок. От запаха, слишком знакомого, ее затошнило.
— Давайте сюда, — Александр взял ее за запястье. Он, может, и старался быть осторожным, но Элизе все равно было больно. Еще больнее стало, когда он протер содранную ладонь платком, и ее защипало сильнее, чем раньше. — Потерпите. Раны нужно обработать, чтобы не было заражения.
Элиза пережила пытку с достоинством, только несколько раз сдавленно вскрикнув. Она чувствовала, что должна была что-то сказать, но не знала, что. Возможно, она должна была поблагодарить его за заботу, или наоборот извиниться. Как бы там ни было, Элиза могла только сидеть молча, сверля невидящим взглядом поверхность стола.
— Почему вы не позвали меня? — спросил он, перевязывая ее ладони. Элиза подняла голову и задумалась.
Почему? Потому что не успела бы. Жизнь научила ее не поворачиваться к животным спиной, особенно когда они вот-вот готовы напасть. Хотя, конечно, она знала замок куда лучше, чем отец, и ей не стоило труда добраться до зала с фонтаном и ворваться в кабинет, колотя в запертые двери. Еще потому, что надеялась, что Александр придет сам. Это была надежда маленького ребенка, глупая, почти что сродни вере в сказки. Если прийти на конец радуги, найдешь там горшочек с золотом. Если тебе угрожает опасность, обязательно придет кто-нибудь сильный и защитит тебя.
— Потому что это касается только меня, — ответила Элиза, и это тоже было правдой. Она сама сбежала из дома, подговорив Габриэля, хотя знала, что он выдаст ее, стоит отцу хоть немного надавить.
— Вы, должно быть, забыли, о чем мы говорили утром, — серьезный тон Александра напугал ее. Ей казалось, что он одновременно зол и расстроен. — Вы больше не крестьянская дочь. Вы горничная дома Бренненбург, и вы не можете позволять себе ввязываться в драки с деревенским мужичьём.
— То есть, если бы я убежала, то это было бы лучше?
— Это было бы благоразумнее, — ответил барон с раздражением. — Вы не имеете права подвергать свою жизнь опасности, работая здесь. Знаете что, фройляйн Циммерман? Следуйте за мной.
Он встал, опершись на трость, и быстрым шагом пошел по коридору. Элизе пришлось срываться на бег, чтобы не отставать. Она представить не могла, что барон задумал, но наверняка это было какое-нибудь наказание. Может быть, не болезненное, но точно унизительное, чтобы она усвоила урок навсегда. В конце концов, она действительно позволяла себе слишком много. Он был знатным человеком, а она — всего лишь фермерской девчонкой, которая решила, что к ней можно относиться как-то по-особенному.
Она ждала, что он запрет ее где-нибудь в темноте или поставит коленями на горох, как в детстве, но барон всего лишь привел ее в одну из комнат и усадил за стол. С полки он взял чистый лист бумаги, поставил рядом чернильницу и положил перо. Даже зажег сгоревшую наполовину свечу.
— Пишите, — приказал он. Элиза повиновалась. — «Настоящим я предоставляю себя в полное распоряжение барона Александра фон Бренненбурга.»
Она взяла перо, дрожащей от напряжения рукой обмакнула в чернильницу и поднесла к листу. Медленно, оставляя потеки чернил и кляксы, она выводила сложные, даже слишком сложные для нее, слова. Барон терпеливо ждал. Любой другой на его месте давно отнял бы перо и написал сам, но ему было важно, чтобы она писала все своей рукой, пусть грязно и с ошибками.
— «Сей контракт действителен год…»
— Год? — переспросила она, не понимая, был ли срок слишком большим или слишком маленьким.
— Пишите! — прикрикнул барон. — «Сей контракт действителен год, по истечению которого я вновь буду свободна. Да не разрушит ни один человек печати сей». Пишите в нижнем углу: «Элиза Циммерман. 8 июня 1839 года».
Она старательно выводила слова, казавшиеся ей смутно знакомыми, но от волнения не могла вспомнить, где она могла их услышать или прочитать. Когда она закончила, барон еще раз перечитал договор и, дождавшись, когда он высохнет, положил к себе во внутренний карман камзола. Элиза чувствовала себя пристыженной, хотя в глубине души понимала, что теперь-то все встало на свои места. Она действительно слуга, а он действительно ее хозяин, чьей воли она больше никогда не посмеет ослушаться.
— Идите отдыхать. — Александр все еще казался раздраженным, но теперь он успокаивался. — Ужин можете сегодня не готовить.
Элиза хотела возразить, но смогла только вопросительно взглянуть в ответ.
— Я не голоден, — ответил он. — Если вы проголодаетесь, сделаете себе что-нибудь сами.
— Хорошо, господин.
— И не забудьте, что повязку без моего ведома снимать нельзя.
— Хорошо.
Неуклюже поклонившись, она побрела в свою комнату. Остатков сил хватило только на то, чтобы переодеться в более-менее чистую одежду и не испачкать постель. Элиза надеялась заснуть. Может быть, все произошедшее окажется просто кошмарным сном, и она проснется с утра, как ни в чем не бывало, и все снова будет хорошо. Не будет ни контракта, тяготившего ее, как петля на шее, ни бинтов на ладонях. А может ей суждено наконец уснуть и не проснуться больше никогда. Александр найдет ее следующим утром, когда заметит ее отсутствие, и похоронит где-нибудь в саду. Элизе хотелось бы, чтобы на ее могиле росли розы.
Она лежала в полусне, не шевелясь, краем уха слушая скрип оконной рамы и шелест деревьев. Мерные, спокойные звуки убаюкивали, но не давали провалиться в сон окончательно. Когда к ним прибавились чужие голоса, напряженные и злые, она услышала их сразу же. Ее окно выходило во двор, а не на ворота, поэтому она не различала самих слов, но это и не было нужно. Отец выполнил свое обещание. Собрал своих дружков, таких же злобных, как он сам, напоил их шнапсом, оставшимся с похорон Фридриха, а Габриэль, которому не тягаться с толпой пьяных мужиков, провел их через лес. И все это — только по ее вине.
Накинув на плечи широкую шаль, она вышла из комнаты. Александра она нашла в коридоре, смотрящим в окно на собравшуюся у входа в замок небольшую толпу. На улице уже стемнело. Внизу мелькали огни факелов. Их дюжина, не больше, и никто даже не взял с собой вилы. Возглавлял толпу герр Циммерман, стучавший кулаком в ворота. Он кричал что-то, но слышно было только отзвуки.