Все понимающий и чуткий Фрунзе дает ему отпуск.
«Молодые» уезжают в деревню Ваньтино (близ Тейкова). В свой «медовый месяц» Фурманов организует в деревне комитет бедноты и проводит очередную беседу о текущем моменте.
Но сейчас остается время и для прогулок по лесам и широким деревенским полям и для долгих задушевных разговоров.
«Я начинаю затягиваться в семейную жизнь, — иронически заносит он в дневник, — начинаю входить в положение «мужа».
О чем только не вели они разговоров в эти короткие недели и как непохожи были эти беседы на те, которые в юности вел он с Наташей Соловьевой! Каждое его слово находило сейчас отклик в родной душе.
Но «медовый месяц» оборвался неожиданно быстро. В Екатеринодаре заболела мать Анны Никитичны, и, не прожив с мужем двадцати дней, она срочно выехала на Кубань.
Опечаленный Фурманов вернулся в Иваново-Вознесенск.
И опять суровые будни, насыщенные трудом и борьбой.
Фрунзе избран председателем окружкома (потом губкома) партии. Он же военный комиссар Ярославского округа, куда входит и Иваново-Вознесенск. К работе в военном комиссариате Фрунзе привлекает и Фурманова. Ему он поручает руководить всей агитацией и пропагандой среди военных частей округа. Тан становится политическим комиссаром будущий комиссар Чапаевской дивизии.
Обстановка в округе, как и во всей стране, грозная.
Суровая осень 1918 года. Один заговор сменяется другим. На заводе Михельсона эсерка Каплан стреляет в Ильича. Чрезвычайное сообщение ВЦИК за подписью Я. Свердлова гласит:
«…Всем, всем, всем… Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина… На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции. Товарищи! Помните, что охрана ваших вождей в ваших собственных руках… Теснее ряды!»[5]
2 сентября ВЦИК постановил объявить всю страну военным лагерем и учредить Революционный военный совет республики.
«Все силы и средства Социалистической Республики ставятся в распоряжение священного дела вооруженной борьбы против насильников…
Поддержанная всем трудовым населением страны Рабочая и Крестьянская Красная Армия раздавит и отбросит империалистических хищников, попирающих почву Советской Республики».
«Сгрудились черные события, — записывает Фурманов, — убийство Урицкого, покушение на Ильича…заговор Локкарта… Чертова бездна всяких дел. Все необходимо срочно осветить широким массам. И мы немедленно взялись за работу… Настроение всюду достаточно хорошее, несмотря на то, что положение рабочих невыносимое. Голодают отчаянно. И все-таки терпят. Просто диву даешься — откуда только у них такое терпение».
Покушение на Ленина особенно волнует Фурманова. Он еще не видел вождя революции (это еще впереди), но полюбил его давно душой и на сотнях митингов рассказывает о нем рабочим, солдатам, крестьянам как о самом близком и дорогом. Он читает воззвание Центрального Исполнительного Комитета и призывает к бдительности, к боевому отпору врагам.
В эти грозные дни ему, Фурманову, партия оказывает огромное доверие. По предложению Фрунзе его, столь недавнего еще члена партии, избирают секретарем Иваново-Вознесенского окружкома РКП(б).
Он становится правой рукой Фрунзе.
И взволнованно записывает в дневник: «То, что Ленин значит для всей Руси, Фрунзе означает для нашего округа: человек неутомимой энергии, большого ума, больших и разносторонних дарований. Человек, с которым легко, свободно работать, на которого во всем можно положиться, который, делая, — делает все хорошо».
Фурманов снова работает день и ночь, выступает на партийных съездах по всей области (Шуя, Кинешма, Тейково), особое внимание уделяет красноармейским частям. Далеко позади остались все колебания и сомнения. («Несколько недель уже состою секретарем окружного комитета партии. Веду широкую работу и чувствую себя так, словно занимаюсь ею долгие годы».)
И все же полного удовлетворения нет. Одна новая мысль овладевает его сознанием.
Молодую Советскую республику со всех сторон окружают враги. Нужно защищать ее с оружием в руках. Недостаточно агитировать красноармейцев и носить военную форму. Надо самому вступить в ряды Красной Армии, надо самому отправиться на фронт, на линию огня.
«Теперь пришел к разрешению вопрос большой важности. Вопрос, над которым я долго раздумывал, который все время точил мои мысли. Вопрос с Красной Армией. Долго я носил в душе мечту о поступлении в ряды Рабочей Армии, теперь эта мечта должна осуществиться. Нечего оттягивать дни — вопрос должен быть разрешен завтра же. Мало теперь только одной любви к рабочим, мало одного сознания, что у тебя все самое святое и дорогое в защите угнетенных, обездоленных людей… Надо на деле показать, что ты во всякую минуту с ними и всегда готов бороться за их дело, на служение которому теперь ушло все, что есть честного и благородного. Наступил момент — пора покончить дело с мещанством и будничностью — надо твердо заявить: я боец в нашей армии, я борец за наши идеалы…»
Он вчера подробно говорил об этом с Фрунзе.
Михаил Васильевич посмотрел на него испытующим взглядом, точно хотел убедиться, насколько правдив Дмитрий, нет ли разрыва между словом и делом. Ох как ненавидел этот человек пустые и громкие фразы! Он поверил Фурманову. Но не дал ему разрешения оставить ивановские важные и неотложные, хотя и будничные, партийные дела.
— Все еще впереди, — сказал Фрунзе, — мы с тобой еще повоюем, Дмитрий Андреевич («Мы с тобой» — сказал Фрунзе). Я рад, что ты готов к боевым дням. Но повремени, повремени, комиссар (он так и назвал его комиссаром). Жди сигнала.
И все же невыносимо трудно становится ждать…
«В такую бурную годину неужели я могу спокойно учиться, читать, сидеть дома и чувствовать, что там без тебя совершается великое дело, где работники трудятся не покладая рук, где борцы сражаются, не жалея жизни… Вчера вдохновенный Фрунзе своими огненными словами укрепил во мне правдивость моих взглядов и стремлений, и теперь я, бодрый, полный сил, буду ждать дня, когда с винтовкой в руках я встану в ряды борцов за великое освобождение трудящихся.
Нам смерть не страшна: красивей этой смерти — смерти нет…»
На другой день Фурманов выехал в село Лежнево и прочел там лекцию: «Как борются рабочие и крестьяне за социализм». Зал бывшего барского дома был переполнен. На улице за бортом осталось человек сто пятьдесят. Лекция продолжалась два с половиной часа. После лекции учитель («лет сорока, в очках, по виду педант и брюква») пожал руку Фурманова и сказал:
— Кабы почаще такие беседы — мы все бы сделались большевиками.
Через день — Тейково. Через два дня — Кохма. Через три дня — Вичуга. И Середа… И Родники… В дождь, в грязь, по ухабистым дорогам, по осеннему распутью. На конях, на тряских подводах, в товарных теплушках… Пешком. Днем и ночью. И постоянно надо быть начеку. По губернии еще бродят бандиты.
Запись в дневнике 5 октября 1918 года. После проведения уездного партийного съезда в родном селе Середа.
«Было уже 10 часов, когда, получив добытые откуда-то фунта три хлеба, мы с Валерьяном, председателем и членами коллегии местного чрезвычайного комитета отправились в чрезвычайку. Тьма отчаянная. Огней нигде нет… Было нечто таинственное в этом коротком путешествии… Спускались мы в какую-то бездну по крутому откосу, переходили какие-то бревна над ручьем, как серны скакали по светлым плешинам камней…»
…И выступления в качестве обвинителя в Революционном трибунале. И статьи в «Рабочем крае», целая серия статей о партийной работе: «Рекомендация коммуниста», «Дисциплина коммунистов», «Партийный аппарат», «Организация новых ячеек…»
С редактором «Рабочего края» старым большевиком Александром Константиновичем Воронским Фурманов никак не мог найти общего языка. Печатая статьи Фурманова по вопросам партийной работы, Воронений скептически относился к его литературным произведениям.