— Вы сумасшедший, — сказал Лурье. Мне жаль Вас. Нам незачем в это верить. Всё выясниться прямо сейчас.
— Давайте приступим к игре — вмешался Лавуазье. Мистер Штейн, вы не возражаете если я буду играть вместе с вами против Лурье и Бельмана.
— А вы, друзья, как не садитесь.. — добродушно улыбнулся Бельман.
— Мне всё равно, — сказал Штейн. Единственное, не торопите меня с ходами. Я ещё не научился быстро перемножать матрицы и определять плотность полей. Кроме того, над самым простым ходом могу думать также долго как и над самым неочевидным. Я просто делаю расчёты в голове, а не играю в шахматы. Исключение может быть только в случае если ход единственный. Не с шахматной точки зрения, а вообще единственный.
Лурье смотрел на него презрительно. Лавуазье скептически качал головой.
— Каким цветом предпочитаете играть — спросил on приглашая Штейна сесть за шахматный столик.
— Неважно, — ответил Штейн. Если вы будете играть белыми идеально, то скорее всего победите. Но идеальных игроков не бывает. Даже машины на которые потратили баснословные деньги и добрую сотню лет ошибаются безбожно. Поверьте я знаю о чем говорю.
— Тогда давайте мы с Вами возьмём белый цвет чтобы исключить проигрыш в случае идеальной игры соперников — подмигнул Лавуазье перевернув доску. Играем двое на двое, ходы делаем по очереди.
— Позвольте, — Штейн посмотрел на Бельмана. Мы здесь для того чтобы проверить работает ли формула, а не соревноваться в парной игре. Почему вы трое не можете играть против меня?
Бельман, Штейн и Кроги переглянульсь, возникла пауза.
— Это мы делаем для Вас, — сказал наконец Лурье. Если мы все будем играть против вас одного, то, как я уже сказал ранее, вы не продержитесь и пятнадцати ходов. При игре двое на двое, у вас будет хоть какое то оправдание. Правила менять поздно, — они согласованы с теми кто любезно усадил нас за один стол.
Штейн задумался и посмотрел на Бельмана. На его лице мелькнула еле заметная улыбка.
— Раз правила менять поздно, то приступим к делу, — сказал он и театрально потёр руки.
— Да, — сказал Бельман обращаясь к Штейну, вот вам ручка, бумага, калькулятор, если нужно.
— Вполне может понадобиться, — поблагодарил Штейн.
Все четверо уселись за шахматный стол.
— Первый ход не требует никаких расчётов, я сделаю его сам, — сказал Штейн, передвинув пешку с е2 на е4.
— Очень неожиданно и оригинально, — процедил сквозь зубы Лурье.
Штейн не отреагировал. Игроки по очереди делали ходы. Был разыгран редкий вариант Скандинавской защиты.
Силы сторон были явно не равны. Двое великих гроссмейстеров против гроссмейстера и начинающего. Тем не менее на доске был грамотно разыгран необычный дебют. Лурье отметил это, но списал на случайность. Лавуазье удивило это обстоятельство он перестал улыбаться и сконцентрировался на игре.
Первоначально Штейн делал ходы намного медленнее остальных. С некоторого момента Лавуазье перестал понимать происходящее. Штейн подставлял одну фигуру за другой. При иных обстоятельствах Лавуазье бы поправил своего напарника, но сейчас это делать строго воспрещалось. Да, в этих жертвах был определённый смысл, так как белые развивали атаку на чёрного короля. Но Лавуазье явно видел что очень скоро атака захлебнётся, и белые останутся без левого фланга с абсолютно проигранной позицией.
Тем не менее их противники странным образом притихли: Бельман напряженно обдумывал каждый ход, на лице Лурье появились капли пота. Возникла напряженная тишина. Теперь уже все три гроссмейстера тратили на ход гораздо больше времени чем Штейн. В какой то момент Лавуазье надолго задумался. Как он и ожидал, их атака почти захлебнулась. Они со Штейном играли уже без ладьи, слона, коня и нескольких пешек. Но, к своему изумлению, он обнаружил, что черные не могут воспользоваться своим материальным преимуществом, — расположение их фигур было крайне неуклюжим, все они были почти в патовом положении. Конкретных угроз черному королю не было, но находился он не в самом лучшем положении.
Ещё через несколько ходов Лавуазье с ужасом обнаружил что возникшая на доске позиция слишком сложна для его понимания. Интуиция подсказывала, что все предыдущие ходу делались не просто так. Они складывались в общую красивейшую гармонию. Он посмотрел сначала на Штейна, потом на соперников. Лицо Штейна не выражало ровным счётом ничего. Он смотрел в угол комнаты и что то писал на бумаге. Лурье и Бельман напряженно склонились над доской. Лавуазье не знал как поступить. Его очередной ход мог испортить весь замысел белых. Как талантливый шахматист он это чувствовал. Наконец он встал так и не сделав хода: