Образ «идеального санкюлота»[17], нарисованный Фуше, настолько хорош, что ровно год спустя, выступая с докладом в Конвенте, «тень» Неподкупного — Кутон — произносит слова, весьма созвучные сентенциям комиссара Фуше:
«О, сколь безрассудны люди! — восклицает он. — Что нужно им для жизни и счастья? Несколько унций пищи в день, радость творить добро и сознание того, что совесть чиста — вот и все»{91}.
С появлением в начале апреля 1793 г. в Нанте регулярных войск генерала Бейссера опасность, нависшая над городом, была снята. 12 апреля Фуше издал прокламацию, в которой пообещал 6 тысяч ливров тому, кто выдаст вожаков восстания. Одновременно проконсул гарантировал амнистию тем из мятежников, кто в течение 24-х часов сложит оружие. Особого результата прокламация, однако, не дала.
В начале мая 1793 г., пробыв в миссии два месяца, Фуше возвратился в Париж. Здесь он вновь активно участвует в работе комитета по народному образованию и даже успевает опубликовать «Рассуждение о народном воспитании», почти полностью посвященное вопросам борьбы с религией и церковью, точнее с влиянием церкви на школу. Он требует прекращения содержания служителей культа на государственный счет и решительной антирелигиозной пропаганды. «Национальный Конвент, — заявляет Фуше, — не должен признавать иной религии, кроме религии морали, иного культа, кроме культа отечества, иного догмата, кроме догмата народного суверенитета… Итак, как политика, так и философия предписывают нам как можно скорее заменить старые предрассудки и вековые заблуждения установлениями, достойными великого народа, уроками, которые упрочат и разовьют его способности, гражданскими праздниками, отправляемыми… с теми простыми, гордыми и республиканскими обрядами, которые трогают и возвышают душу…»{92}.
У Фуше находится время порассуждать о достоинствах светского образования, но хватает ли его на участие в последнем «раунде» борьбы монтаньяров и Жиронды? На этот вопрос нельзя ответить, ибо ничего не известно о поведении Фуше в событиях 31 мая — 2 июня 1793 г., приведших к падению Жиронды. Как всегда, в решающий момент он исчезает из поля зрения не только историков, но и своих современников. Объясняя в мемуарах причину своего «разрыва» с Жирондой, Фуше уверяет, что к этому его привело чувство патриотизма. Жирондисты, по его мнению, своей политикой провоцировали «федерализацию» Франции, противопоставляя провинцию Парижу{93}, он же был, естественно, сторонником «единой и неделимой Республики».
В результате восстания 31 мая — 2 июня 1793 г. Жиронда раздавлена, якобинцы торжествуют{94}. Для Жозефа пришло время вспомнить о «дорогом друге» Максимилиане, но тот не склонен возобновлять знакомство. На смену дружбе между двумя старыми приятелями приходит отчужденность, постепенно перешедшая в острую враждебность{95}. О причинах этой странной метаморфозы можно только гадать. В мемуарах Фуше есть, правда, «объяснение» внезапной перемены в отношениях двух друзей. Жозеф рассказывает, как однажды, во время обеда у него дома, Робеспьер обрушился с резкими нападками на жирондистов, и в частности на Верньо, который там также присутствовал. Хозяин дома попытался урезонить не в меру пылкого гостя. Робеспьер, возмущенный заступничеством Фуше, ушел и с тех пор «затаил враждебность» против Жозефа{96}. Вряд ли, однако, этот рассказ соответствует действительности.
С 27 июня 1793 г. Фуше и еще трем депутатам поручена новая миссия — инспектировать департаменты центра и запада Франции, чтобы организовать граждан на борьбу с вандейскими мятежниками{97}. Представители народа наделены широчайшими проконсульскими полномочиями{98}. Явившись в Труа 29 июня, Фуше произносит пламенные речи, призывая соотечественников к защите Родины, устраивает патриотические шествия, занимается формированием батальонов волонтеров. В донесениях Конвенту он пытается представить свои усилия в самом выгодном свете, уверяя, что жители департаментов «в восторге от революции 31 мая», «превозносят Гору» и т. п.{99}. Фуше наведывается в Дижон и Невер. С ним вместе в этой инспекторской поездке находится его жена.
За 5 месяцев, которые длится миссия (июнь — октябрь 1793 г.), Фуше сталкивается с массой проблем. Разрешает он их с удивительной быстротой и энергией, самыми простыми, находящимися, так сказать, под рукой способами. Следует быстро раздобыть денежные средства — и Фуше добывает их, распорядившись о «добровольной» сдаче ценностей представителям власти в течение 15 дней. Лица, уклонившиеся от исполнения «патриотического долга», считаются «подозрительными». «Утешением» раскошелившимся собственникам должна послужить расписка, выданная им в обмен на драгоценности, и приказ Фуше, который объявлял, что «богатства, находящиеся в руках частных лиц, являются не чем иным, как вкладом, которым нация имеет право распоряжаться…»{100}.
Нужно разрешить проблему с нищенством, и Фуше «решает» ее 19 сентября, декретируя, «что нищенство уничтожается во всем департаменте»{101}. При этом искоренение пауперизма идет столь успешно, что благодарные жители города Гулена принимают решение назвать именем Фуше одну из улиц предместья, населенного беднотой. «Добродетельный» представитель народа скромно отклоняет эту честь. «После моей смерти, — говорит Фуше, — вы удостоите мое имя почестей, если я заслужу их своей жизнью»{102}. Продовольственная проблема решается столь же просто и радикально. «Все богатые землевладельцы и фермеры, имеющие зерно, — гласил один из декретов Фуше, — несут персональную ответственность за отсутствие продовольствия на рынке…». Далее декрет перечислял меры наказания «саботажников», вплоть до тюремного заключения{103}. В гораздо большей степени, чем во время первой миссии, Фуше использует демагогические приемы, устраивая пышные патриотические шоу. Даже крестины своей дочери, родившейся 10 августа и названной Ньевр (по имени департамента), он превращает в спектакль{104}. Для поднятия нравственности и добродетели по приезде в Мулен «проконсул-демагог» (выражение Мадлена) организует шествие в честь старых людей. Его открывают рабочие, несущие в руках пилы и лестницы для того, чтобы покончить с памятниками фанатизма и феодализма; за ними следует отряд кавалерии, на знамени которого вышито: «Французский народ чтит возраст, добродетель и несчастье»; за кавалеристами идет отряд Национальной гвардии с двумя пушками, барабанщик, с шашкой в одной руке и с копией закона «О богатстве» — в другой, еще один военный отряд и, наконец, сам устроитель праздника — гражданин Жозеф Фуше, окруженный старыми, больными людьми и молодыми женщинами в белом, распевающими патриотические гимны{105}. По случаю окончания празднества для старцев был организован банкет. Почтенных жителей Мулена, доставленных в одну из городских церквей, приветствовал представитель народа, восседавший в окружении магистратов. Но бесспорной вершиной творчества Жозефа Фуше по части проведения патриотических торжеств явился гражданский фестиваль доблести и нравственности, проведенный в Невере 22 октября 1793 г. На равнине Планьи была сооружена искусственная гора, у подножья которой посадили четыре тополя. Под горой разожгли священный огонь Весты. Равнину украсили колонна свободы, алтарь доблести, конституционная арка, башня любви и т. п. Когда антураж был готов, на равнину вышло шествие. Барабанный грохот, клятвы, патриотические куплеты, артиллерийский салют — ничего не забыли для придания празднеству большей зрелищности{106}.
17
Санкюлоты — распространенное название революционных народных масс во время французской буржуазной революции конца XVIII в. Выражение «санкюлот» (франц, sansculotte) происходит от sans — без и culotte — короткие бархатные штаны, которые носили дворяне и богатые буржуа. Аристократы в насмешку называли санкюлотами городскую бедноту, носившую длинные панталоны из грубой ткани. Понятие «санкюлот» вскоре стало синонимом патриота и революционера.