- Ну-ну, продолжай, - подбодрил его Роман.
- Знаешь, Ром, только, прошу, не перебивай... я всякого в футболе повидал, не первый год и вообще... Но такого я не видел. Думаю, и никто не видел. Парень снайпер в полном смысле этого слова, не как обычно говорят за десяток-другой удачных ударов, нет. Он - снайпер, и ни разу, слышишь, НИ РАЗУ не промахнулся. Бил с любых дистанций, и с ходу, и с лету. Всегда в одно касание, и ни одного промаха. Причем, не просто в створ, а в любое заказанное место, в любую точку. Ром, я за сорок лет футбола такого никогда не видел. Да, есть, конечно, «но», а как без этого... техника и физика хромают, да и не юноша уже, НО... ни одного промаха, с любых положений. Глазам своим не верил. Выждал время, несколько дней, потом назначил дополнительно встречу, в уединенном месте, на Соколе, в МАИ, зальчик есть небольшой, знаю там людей. Договорился, встретились, опять одни, без свидетелей, погонял его еще, проверил. Все то же самое, Ром. Фантастика. Шедевр!
- Хмм, озадачил... - посопел в трубку Роман - Шедевр, говоришь?
- Да!... Причем, от Бога шедевр, бриллиант, необработанный и никому не известный, - Кузьмич взял в свободную руку наполненную стопку, нервно повертел, пролив струйку на пальцы, и опять поставил рядом с надкушенным шпротным сэндвичем.
Ром сопел в трубку и молчал. Но не перебивал.
- И тогда, подумал я, Ром, и решил, что грех будет утаивать такое чудо от тебя. Ведь я, когда тебе намедни звонил, не стал об этом... еще раз все продумал, еще разок посмотрел и убедился. Ром, повторяю, грех большой это чудо не использовать. И некому это доверить, кроме тебя, Роман... а остальные... остальные сольют, выжмут досуха к своей выгоде, исчерпают до дна и руки свои нагреют. Времена-то пошли, сам знаешь, - тут Федор про себя усмехнулся и, постаравшись добавить в голос проникновенности, искренности и серьезности, произнес - А я твердо знаю, мы с тобой, Ром, другие... и о родном футболе радеем и не забываем. Чему с юности научены.
Получилось хоть и излишне пафосно, вроде бы, но доходчиво и с «малой» толикой подобострастия. Всё - как и надо, учитывая высокие посты и чины нынешнего Ромика. Теперь молчать и ждать реакции. Ставка сделана, оглашена, все на кону. Но и имен конкретных не названо, все исправимо и обратимо.
И реакция последовала, правда, после десятка-другого напряженных для Федора Кузьмича мгновений ожидания ответа. Ром, как опытный чиновник, видимо, паузу держал. Говорил, впрочем, без насмешки и издевки, вроде как серьезно:
- Интересно-интересно... прямо заинтриговал, - судя по плямкующим звукам из трубки, пожевал губами и продолжил - Знаешь, зачем по телефону? Давай-ка, подъезжай. Я завтра, с самого утра, в обществе, на набережной, пропуск тебе для авто закажу.
- Нет, Ром, извини, но... смысла нет - просто и попусту общаться, хоть давно и не виделись. Надо поговорить и сразу парня смотреть, иначе, все равно - не поверишь, - Федор темпераментно рубанул рукой воздух, добавляя себе и своему голосу экспрессии - Сам не верю, пока не вижу. Это надо видеть, понимаешь, надо, видеть собственными глазами. Где у вас зал, чтобы мне недалеко было?
- А ты где сейчас, как и раньше - на Рижской? Мы ж с тобой, считай, соседи теперь, ты в курсе? Я с Сокольников переехал, сейчас на Алексеевской... - опять поплямкал в трубку - Угу, вот так. Приезжай-ка ты вечерком в «СССР»... недалеко от меня, да и от тебя... я буду после шести... Там все есть. И парня своего с собой бери... площадка там найдется крытая. Небольшая, но для показа сойдет... если надо, адрес уточню.
- Я в курсе, - Кузьмич знал этот недешёвый фитнесс-клуб на Новоалексеевской.
***
После, с чувством хорошо выполненной работы и чистой совестью Кузьмич лихо влил содержимое стопки в рот, опять потянулся к бутылке, но на полпути остановился, опустил ладонь на столешницу. Немного подумал, в который раз тяжко вдохнув, встал, направился к холодильнику, прихватив остатки «родимой» с собой, и поставил её в морозилку охлаждаться до следующего достойного повода.
Потушил на кухне свет, затем подошёл к окну и остановился, уперевшись обеими руками в подоконник и глядя через стекло на ночную Москву. Протянул руку к стоящей на тумбе устройству-«музыке» с кассетами, радио и CD, современное название которого от Кузьмича все время ускользало и по старинке им называлось «магнитофоном», щелкнул клавишей. Всю кухню объял истинно мужской, хрипловатый голос давно ушедшего русского поэта, поющего под звучную гитару яростные, грустные, лиричные и задумчивые песни о достоинстве, о силе характера и тяготах судьбы, о чести, благородстве, безумной храбрости и любви. О горах и небе, о море и земле, о зверях и людях, о мужчинах и женщинах. Кузьмич стоял долго. Смотрел на свой город и слушал.