Мы стоим у базы.
Пересменок. После работы в рефрижераторном трюме страшно ноет спина, саднит во рту. Вылезешь на палубу и вдруг заметишь, какая тихая ночь над океаном. Неужели надо было четыре часа ворочать короба с мороженой рыбой, чтобы увидеть это.
Я лежу на шлюпочной палубе. Судно чуть покачивается, надо мной среди звезд легонько ходит мачта. Поднимается луна — оранжевый диск с оплывшими краями. Лунный свет над черной водой похож на зарево городских огней. И кажется, что город этот и в самом деле существует — Атлантида, встающая из океанских пучин.
Рыба держится на южном свале банки. Все прибежали сюда — толчея, базар…
— Граждане! Кто врубил ходовые огни и идет на вест?
— Алло, «Анчар» (вот тоже имечко!), сколько вы еще вправо будете брать? Вы мне на мешок наедете.
— Внимание, БМРТ! Говорит 258-й. Сижу на задеве.
Все разом смолкают. Начинают, видимо, выяснять, где он, этот несчастный 258-й, не рядом ли?
— «Лермонтов», где вы потеряли трал?
— А я как раз здесь стою, на якоре. В трех милях от плавбазы, по пеленгу семьдесят.
Вчера вечером по блестевшему от дождя слипу безобразно тащился на одном кабеле мешок, перекручиваясь, сбиваясь в беспорядочный ком. У нас и у соседей в сутки выходит не больше семи часов промыслового времени, остальное время мы чинимся.
— «Лесков», как у вас?
— Ничего веселого. Высадили нижнюю пласть и протерли мешок. Дыра — хоть на телеге въезжай.
Мы всю ночь чиним трал. Утром — солнце, голубое небо, надежды. Спускаем трал. Показания во весь экран. Только спустили — звонок от лебедки: дернуло. Выбираем. Кабель порван, доски словно кто-то наждаком драл, бобинцы помяты.
— 44-й, вы в каком квадрате?
— Да я здесь рядом с вами, южнее пятидесятиметровой изобатки.
— Долго еще собираетесь идти?
— Нет, выбираю веревки. Не хочу больше искушать судьбу.
После починки делаем короткое двадцатиминутное траление. Трал вдребезги.
— Черные дни «Монголии», — говорит капитан.
Тралмейстер склоняется над тралом с иглой. Он осунулся, небрит. Мы рвем почти каждый трал.
Тяжелые грунты. Порывы, задевы, рвань.
Вот он в лучах солнца идет нам навстречу, новенький траулер из последней серии — мощь и красота! Мы в рубке чешем языки о красоте кораблей и говорим о них; как о женщинах. Внезапно этот красавец сбавляет ход, и на бакштаге взлетают два черных шара — «сижу на задеве». Мы мгновенно отваливаем в сторону.
Низкий плотный туман, над ним черное небо средними звездами и прямо по курсу — полная луна. Ровный убаюкивающий шум машины.
— Глубина падает, — говорит штурман. — Каньон. — Он смотрит на эхолот. — Двести… Триста…
— Сколько там?
— Бездна… Сейчас ляжем на обратный курс и поставим трал. — Штурман отходит от прибора и резко бросает: — Лево на борт!
Я перекладываю руль, и темный нос траулера, который до этого неподвижно висел над белесой стеной тумана, трогается влево.
Луна желтым шаром катится право, мелькает в окнах рубки, а под ней черный нос корабля летит в другую сторону.
Один короткий миг я вижу эту картину со стороны: в ночном океане над бездной тяжело ворочается одинокое судно.
Штурман не отходит от самописца. Прибор рисует угольно-черные пики и зловещие пропасти между ними.
Лента самописца напоминает китайский свиток, на котором старый мастер тушью изобразил горы. Мы доворачиваем влево и вправо, стараясь удержаться на изобате. Перепады глубин часты и внезапны. Еще несколько минут траления, и мы стремительно летим в каньон.
Выбираем трал: лапки у досок вырваны, мешок — в клочья.
— Что делать будем? — спрашивает меня Шабордин.
Нашел кого спрашивать.
— Пошли на север, — говорю.
— Правильно. — Штурман ухмыляется. — Там «Мценск», кажется, сделал несколько удачных тралений.
Пока на палубе переходят с трала на трал, мы связываемся с «Мценском».
— Алло, «Мценск», — зовет штурман. — Где вы застолбили местечко?
— Поставил буй на норде в пяти милях от базы.
— А как ходите?
— На зюйд.
— Истинный зюйд?
— Какой же истинный! Здесь каньон. Своей вершиной он выходит к базе. Вот мы и ворочаем: сначала к зюйд-осту, потом к осту, потом к норд-осту… Такой подковой.