Дальше все шло заведенным порядком: следствие, беседа с адвокатом, суд. Председатель суда говорил, что хотя налицо немотивированное преступление, но вместе с тем то-то и то-то, поразительная безответственность, отсутствие внутренней культуры, нравственная неустойчивость, а он, Глеб Бредихин, хотел сказать, крикнуть, ему надо было объяснить (кому, он не знал), что самое страшное вовсе не приговор, не кара, а необратимость событий, запоздалое понимание этой необратимости. Но он только сказал: «Да, со всеми пунктами обвинения согласен». Его угнетала ненужность судебной процедуры. Она имела значение разве что для тех, кто сидел в зале, а он, Глеб Бредихин, нес наказание уже с той минуты, когда начал восстанавливать для себя ход событий. Анализ увел его далеко.
За вагонным окном разворачивалась панорама столичных пригородов — белые дома новостроек, заводы, мачты высоковольтных линий. На пустыре дети играли в футбол. В воротах стояла высокая школьница в голубой спортивной куртке.
Выпустили его осенью. Сидя в привокзальном буфетике, Глеб говорил случайному застольцу: «Кресты, крытка, тюрьма, понимаешь? Срок кончил!», — и с удивлением замечал, что т а м он так не говорил, старался не говорить. А его сосед, махонький мужичок, оказавшийся кадровиком из шахтоуправления, все спрашивал: «Дом? Семья? Мать?» Глеб говорил: «Никого, сирота, довел себя до полного сиротства», а мужичок кивал головой и говорил: «Давай к нам, на шахту. Дадим общежитие, присмотришься, поработаешь…»
«А-а, — подумал Глеб. — Присмотрюсь, поработаю».
Не в этом было дело. Он ждал, что к нему вернется интерес к жизни. Именно это он должен был чувствовать. Но пришло совсем другое — равнодушие, какое-то оцепенение.
…Он находил свой шкафчик в гардеробной, доставал тяжелую робу, каску, шел в ламповую и — на смену, под землю; и там шесть часов в грохоте, лязге, пыли, а потом душевая, ужин в столовой, общежитие. Так прошел год — шахта и комната в общежитии, да еще книги, которые он читал, пока не начинали болеть глаза и деревенеть шея. Иногда Глеб точно просыпался, вдруг замечал город: шел под редкими фонарями и сквозь сеющий дождь глядел на дома, видел свет в окнах, людей… Ему становилось тошно от одиночества и пустоты, а еще больше от жесткого недоверия к людям, которое он не мог понять и старался подавить в себе. «Да что это такое? — думал он. — Сломался я, что ли?»
Институтские дружки раздобыли Глебов адрес, написали: не хоронись, не страдай, плюнь, перемелется — мука будет, приезжай. Он не отвечал им, злился, потому что они не то писали, не о том…
Он начал выпивать, но без всякого надрыва и комментариев, так же механически, как работал и жил.
Однажды весной Глеб увидел в окне автобуса розовую щеку и каштановый завиток из-под вязаной шапочки. Он вошел в автобус и проехал с девушкой до конца маршрута. Там стояли ряды аккуратных шахтерских домиков.
В общежитие Глеб возвращался пешком. День был яркий, теплый, с капелью. На тротуарах девочки в распахнутых шубках играли в классы. Глеб вдруг представил, как она жила в этом полярном городе, бегала по заснеженным улицам в школу вот в такой же голубой или белой шубке, росла… Через неделю он встретил ее снова и скоро пришел в шахтерский домик в качестве жениха.
«Мама, — сказала она с удивившей Глеба чопорностью, — отец… Познакомьтесь. Это Глеб Бредихин».
Она уже чувствовала себя хозяйкой, смеялась, гремела посудой. А родители заговаривали изредка, больше смотрели — тихие, настороженные… Поздний ребенок, единственное любимое дитя.
И они стали жить да поживать, и однажды она сказала: «Глеб, ты же механик. Почему тебе не закончить институт. Здесь есть консультационный пункт».
Он без всякого энтузиазма принялся за дело, достал необходимые бумаги, начал заниматься. Иногда вечерами (она уже спала) Глеб, сидя за учебниками, думал, не бросить ли все, а потом ничего, втянулся. Через два года он получил диплом и перешел на новую должность. И вот теперь у него были дом, семья, сын…
Он прошел несколько вагонов и толкнул дверь в ресторан. Там никого не было, лишь в углу торопливо допивал чай мужчина в железнодорожной шинели. Официантка подсчитывала выручку.