Футбол

Он палочкой ловко подкинул картофелину в воздух, поймал другой рукой. Разломил картофелину пополам, понюхал и зажмурился от удовольствия.

Держа обе половинки в ладони, он достал из внутреннего кармана бутылку вина и передал ее Толяне.

— Ты, я гляжу, самый тут деловой! Расковыряй.

Толяна вынул перочинный нож с набором, штопором вывинтил пробку.

Человек, назвавший себя вором, приложился к бутылке и вылил в себя ровно половину.

— А это вам, шпана! — Он отдал бутылку Толяне. — Распорядись, чтобы всем хватило.

— Пьем по номерам! — обрадовался своей выдумке Толяна. — Вратарь — первый!

Меня словно схватил кто-то за подбородок и сжал изо всех сил.

Я пил вино два раза в жизни. Один раз — когда мне было три года и я болел дизентерией. Мы жили в большом лесу, у нас не было лекарств.

А второй раз вина мне приказал выпить врач. Это было год назад, я учился в пятом классе и заболел корью. Молодые врачи не могли понять, в чем дело, а старый понял: у меня не проступала сыпь, и, чтоб ее выгнать изнутри, он напоил меня вином.

— Ты чего?! — тараща глаза, хохотнул Толяна. — Не пил, что ли, никогда?

— Привыкай, шпингалет! — Вор хлопнул меня по плечу. — Пить надо учиться смолоду. А то не пьют, не пьют, потом шарах полбанки — и с копыт, а гады тут как тут.

— Какие гады?

Ребята так и повалились в траву.

— Зеленый. Совсем зеленый! — пожалел меня вор. — Может, тебе и впрямь рано?

— Нет, почему же? — взыграла во мне мужская гордость.

И я, не отирая горлышка, приложился и потянул в себя сладкое пойло.

— Ну, ты, присосался! — вырвал у меня бутылку Толяна.

— Из него будет человек! — Вор снова похлопал меня по плечу.

— Человек! — предательски захихикал Смирнов. — Он стихи знает.

— Стихи — бальзам для сердца! — вдруг вступился за меня вор. Он закрыл глаза и, раскачиваясь, запел пронзительным, хриплым голосом:

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

По неестественно белому лицу этого странного человека катились самые настоящие слезы. Правда, песня была такая, что и у меня защемило сердце, но чтоб от песни плакать — такое я видел впервые.

И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.

«Бандитская песня», — решил я, но вор закрутил вдруг бешено головой, сморщился, словно в лицо ему, в оба глаза, впилось по здоровенному шмелю, а спел тихо, совсем по-человечески удивительные, очень простые слова:

Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том.
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Вор оборвал песню, вытер слезы.

— Сердце вы мне растревожили, ребята. Пойду! — Он встал, зло отбросил носком сверкающего сапога бутылку. — Не пейте эту гадость, ребята. Еще успеется.

И ушел.

Толяна выглянул из-за куста, поглядел ему вослед и уже только потом покрутил пальцем у виска:

— Психованный.

— Они все психованные, — сказал Смирнов. — У нас в казарме четверо в законе. Жуть какие психованные. Васька Лиса разозлился на свою чувиху на танцах, подбежал к барабанщику и барабанную палочку зубами перекусил: «Вот, говорит, чего я сделаю с твоим ухажером».

— И чего? — вырвался у меня вопрос.

— А ничего, — сказал Смирнов. — Ваську посадили, а Нинка вышла замуж и уехала.

— Шипана! — вдруг заблажил Толяна. — Картошки налупились. За воротник заложили. Чего еще душе хочется?

— Кина! — подсказал Генка.

— Верно! Пошли в «Зорьку». — И подмигнул мне. — Чего глазами лупаешь?

— У меня денег нет.

— А у меня есть? — Толяна, приплясывая, выворотил карманы. — Прорываться будем, балда.

И я, в ужасе от самого себя, пошел за ребятами следом.

7

— На контроле дядя Коля! — издали разглядел Толяна. — Стройся.

Мы стали в затылок друг другу. Промаршировали мимо безбилетной орды.

Дядя Коля, гладко зачесанный, в черном костюме, с интеллигентными мешочками под глазами, обвел нас удивленным взором.