– Паралик тебя разбери, – осадила его старуха. – Известно, как вы считаете, раз я тебе пятая вода на киселе, то и знаться не надо. А клюнет, не приведи господь, жареный петух в одно место, сразу вспомните, кто кому кем доводится. Вспомните, заскучаете.
Артур от этих непраздничных предсказаний даже приуныл слегка, однако Лизавета Ивановна поспешила ему на помощь:
– Ты чего, Маша, пристала к родственнику? В кои-то веки кавалеры в доме – да еще какие, столичные! – а ты отношения выясняешь?
– Кавалеры! – ворчала Маша. – Много от них толку-то, от нынешних кавалеров! Мужики, называется! Небось ни крана починить, ни электричества.
– А зачем это? – искренне удивилась Клава. – Разве в этом дело? Да мы и сами не безрукие! У нас вон Лизавета Ивановна какую хочешь проводку починит!
Лизавета Ивановна только и ждала поддержки:
– А то как же! Да я что хошь починить могу! Хоть холодильник, хоть телевизор – делов-то!
– То-то вчера фигурное катанье нельзя было смотреть после твоей починки, – съязвила Маша, – то мельтешит, то рябит, то дрыгает. Не поймешь, какая из них наша, какая англичанка.
– Да это ихние помехи, – оправдывалась Лизавета Ивановна, – из этой, из Канады. Сама же слышала, диктор говорил – приносим извинение за помехи по не зависящим от нас обстоятельствам. Вот и от меня обстоятельства не зависят.
Тут в разговор вступил Витек и, как всегда, через две секунды примирил противоборствующие стороны, рассказав о том, какие невероятные происшествия случаются порой на телевидении и радио, вдруг, к примеру, в благодушный эстрадный концерт по заявкам слушателей или зрителей ни с того ни с сего волею судеб вплетается торжественный голос диктора, попавший сюда бог знает откуда, с какой-нибудь посторонней станции, да еще извещающий о каком-либо важнейшем событии, например, о снижении цен или же об официальном визите в другую страну, который состоялся в прошлом году, – кого же здесь винить, не мастера же из ремонтного ателье?
Эта загадочная история очень развеселила своею непостижимостью обеих сестер, да и Машу, кажется, привела в благое расположение духа.
– Что ж вы, паралик вас разбери, – притворно рассердилась она, – гостей назвали, а сами расселись, стахановки!
Сестры всполошились, принялись оправдываться.
– Я бы уж давно печь начала, – говорила Клава, – да вот Елену Михайловну ждем, она не человек, а расписание, сказала: в три, значит, в три и будет. Елена Михайловна – это учительница наша, – пояснила она почти виновато, – меня до седьмого класса учила, а Лизавету до самого девятого.
– Десятый – коридор. Неоконченное среднее образование, – улыбаясь во весь рот, представилась Лизавета Ивановна, – еще бы немного, и, глядишь, в институт могла бы поступить... А чего? Например, в финансовый, я по математике ниже «хоров» никогда не огребала, спросите Елену Михайловну. Мы ее, между прочим, вороной звали. Сейчас вспомнить стыдно.
Артур обвел друзей взглядом, полным насмешливой многозначительности:
– Слыхали, коллеги, сегодня гуляем в педагогическом обществе!
– Да она очень хороший человек, – заспешила Клава, учуяв что-то недоброе в Артуровой иронии, – и нам все равно как родная. Очень интеллигентная женщина. Одинокая она, Елена Михайловна. Давно всех своих похоронила, еще в блокаду.
Вот уже второй раз за сегодняшний день услышал Тебенев это с детства знакомое слово, существовавшее в его представлении почти всю его сознательную жизнь, однако совершенно отдельно от его собственного опыта, как мор, например, или средневековая чума, о которой говорилось на уроках истории, или как всемирный потоп. Здесь оно и произносилось и звучало совершенно иначе – вполне буднично и обыкновенно, и от этого, надо думать, еще более жутко, поскольку легко было поверить, что страшная эта напасть, изнурявшая и косившая людей с исполнительной методичностью, не исчезла навеки, а всего лишь отступила, скрылась с глаз долой и теперь поджидает своего часа где-нибудь за углом, в мрачных каменных подворотнях, выходящих на узкие набережные пустынного Обводного канала.
Через минуту блинный сытный дух пополз по душной, полутемной этой квартире, поразительным образом соответствуя высоким кроватям с разнокалиберными шарами, которые в детстве мучительно хотелось отвинтить, и ковру на стенке, похожему отчасти на одеяло, и комодам, и этажерке, и графину с лимонными корочками, и граненым высоким рюмкам.
Мечтательной дымкой подернулись глаза Артура, ноздри его нежно затрепетали, он потер со значением руки и подмигнул товарищам. Торжеством здравого смысла было вызвано это подмаргиванье. Артур давал понять, что умение жить опять же не подвело его, и вот теперь все они будут вознаграждены за вынужденную тягомотину родственного визита отменной старосветской трапезой.