Клава и тут не отстала, вплелась в сильный голос сестры своим богатым оттенками и модуляциями голосом, а оттого, что ни разу не сбились они в словах, стало понятным, что семейный этот концерт – дело нередкое и не приходом гостей объяснимое, а всем образом сложившейся здесь жизни. И еще Тебенев подумал о том, что эпоха не проходит совсем, не исчезает в потоке быстротекущего, изменчивого быта до той поры, пока поются ее песни, пока существуют они в памяти на правах не подлежащего переоценке духовного имущества, в котором время отразилось с еще более неподражаемой конкретностью, чем в некоторых материальных предметах, в тех же самых слониках на комоде, к примеру, или же в шитых болгарским крестом дорожках, постеленных поперек кровати.
Клава, которая все это время безропотно подчинялась всем начинаниям сестры, бросая на гостей и в особенности на Артура стеснительные взгляды, теперь и сама вошла во вкус пения, раскраснелась, от виноватой скованности не осталось и следа, наоборот, в движениях ее и в блеске глаз проскользнула вдруг забытая, с трудом угадываемая своенравность.
– А вот мы еще с тобой одну давно не пели, – сказала она сестре и с намеком прищурилась.
– Знаю, знаю, – с готовностью догадалась Лизавета Ивановна и с глазами, остекленевшими вдруг от сознания ответственности, грянула: – Я Земля, я своих провожаю питомцев, сыновей, дочерей...
– Да ну тебя! – с досадой поморщилась Клава, затыкая уши. – Не эту!
– А чего? Чем эта плоха? – с ущемленным исполнительским самолюбием подивилась Лизавета Ивановна. – Очень даже душевная песня. Кого хочешь спроси...
Клава нетерпеливо помотала головой.
– Кто спорит-то? Я просто совсем другую имела в виду. – Она как-то осторожно понизила голос: – Ну эту, помнишь? Морскую... Ну тогда еще пели ребята...
– Ой! – неделикатно обрадовалась Лизавета Ивановна. – Так бы и сказала! А как же! – И тут нее принялась рассказывать, как в сорок четвертом, когда после снятия блокады они работали на лесозаготовке, рядом стояли моряки, присланные с Невской Дубровки на переформирование, такие чудесные ребята, до сих пор в глазах стоят как живые. А песни какие пели, теперь таких и не услышишь, разве что в Москву на радио написать, может, разыщут и специально передадут. Если, конечно, запись сохранилась. Лизавета Ивановна подмигнула сестре и, вновь войдя в образ, выпрямившись и выкатив грудь, завела лихо, однако и с осознанной душевной глубиной.
– В гавани, Кронштадтской гавани, стоят на страже боевые корабли...
Они пели самозабвенно и счастливо песню, созданную для того специально, чтобы горланить, выкрикивать ее натужными, простуженными голосами наперекор сырому пронзительному балтийскому ветру, холоду и тоске, и нетрудно было догадаться, что каждое из ее нескладных, единственно возможных слов исполнено для них заветного сердечного смысла.
Потом Лизавета со слоновьей грацией вскочила со стула, побежала в соседнюю комнату, задвигала там стульями, ящиками, что-то уронила, чем-то грохнула – «Ну полез черт по бочкам», – иронически констатировала Маша – и через минуту вернулась к столу, обхвативши обеими руками огромный альбом в бархатном пропыленном переплете.
– Ну-ка, ну-ка, освободите жилплощадь, – потребовала она.
Общими усилиями были раздвинуты тарелки и блюда, и альбом торжественно возложен перед гостями.
– Сейчас, сейчас найду, – приговаривала Лизавета Ивановна, намереваясь по-быстрому перелистать страницы, но не тут-то было, пожелтевший бристольский картон не нынешнего – просторного – формата, никак не поддавался суетливому перелистыванию, по замыслу своему он был предназначен для вдумчивого, последовательного созерцания. Уголки карточек оказались вправлены в особые фигурные прорези, обозначенные с таким расчетом, чтобы расположить фотографии не просто по ранжиру, но как бы в непреднамеренном изящном беспорядке. На все карточки прорезей, естественно, не хватило, и они, словно засушенные цветы, стопками покоились между плотных массивных страниц вперемежку с поздравительными открытками по случаю Нового года, Первомая, Октября, а то и Международного юношеского дня и даже пасхи. Тут же попадались давние пригласительные билеты на торжественные заседания в клуб или Дворец культуры с последующим концертом мастеров искусств или кинофильмом, театральные программки спектаклей, давным-давно сошедших со сцены, курортные виды Кисловодска и Сочи и несколько Почетных грамот, врученных, судя по портретам на алом знамени, в самые разные годы нашей истории.